Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947

Переговоры в Касабланке между президентом Рузвельтом и мистером Черчиллем начались 23 февраля. Оттуда мы первый раз услышали формулу о «безоговорочной капитуляции», которая оказалась фатальным камнем преткновения на пути тех немцев, которые ставили судьбу Европы превыше участи своей собственной страны и не оставляли идеи заключить мир. Теперь нам известно, что эта фраза была впервые предложена президентом Рузвельтом практически спонтанно, без глубокого изучения ее возможного психологического эффекта. Сравнение этого разрушительного требования с великодушными условиями Атлантической хартии оставляет нас в изумлении, в связи с тем что его выполнение было доведено до крайностей. Атлантическая хартия с ее гарантиями свободы обладала всеми элементами, необходимыми для заключения справедливого мира, в то время как решения, принятые в Касабланке, повлекли за собой войну a I'outrance[181] и разрушение Европы. Когда несколько месяцев спустя я пытался установить контакт с президентом Рузвельтом, то делал это в надежде, что формула о безоговорочной капитуляции была выдвинута прежде всего как орудие пропаганды и что будет возможно договориться. К несчастью, я ошибался.

Находясь в Касабланке, мистер Черчилль, по всей видимости, решил еще раз пригласить турок вступить в войну. Он выразил желание встретиться с президентом и премьер-министром Турции и просил их приехать к нему на Кипр. Месье Инёню ответил, что конституция не позволяет ему покидать страну, но он будет рад, если мистер Черчилль сможет посетить Анкару с государственным визитом. В конце концов они договорились встретиться в Адане[182]. При встрече мистер Черчилль представил президенту Инёню меморандум, в котором напоминал туркам об историческом германском «Drang nach Osten»: «Они могут летом попробовать прорваться в центре [посередине между западом и востоком?]…» Он предлагал туркам немедленно, после их вступления в войну, двадцать пять эскадрилий британской и американской авиации и побуждал их строить новые аэродромы «с лихорадочной энергией»[183].

Во время последующих переговоров турки проявили больше заинтересованности в своих будущих отношениях с Россией, чем в своем участии в войне. «В случае, если Германия будет разбита, – сказал месье Инёню, – все побежденные государства подвергнутся большевизации». Турецкая делегация, по-видимому, не верила, что страна подвергается угрозе со стороны Германии, а маршал Чакмак, начальник турецкого штаба, давал ясно понять, что турецкая армия недостаточно вооружена для того, чтобы оказать союзникам реальную помощь, и в случае начала приготовлений ко вступлению в войну станет лишь предметом умыслов завистливых русских. Было решено, что союзная военная комиссия должна будет рассмотреть турецкие проблемы и что будет предпринято все возможное для их разрешения.

Мне говорили, что президент Инёню воспользовался удобным случаем, чтобы постараться внушить мистеру Черчиллю мысль о необходимости скорейшего завершения войны. Полное поражение Германии, говорил он, даст России возможность превратиться в величайшую угрозу для Турции и всей Европы. Он спросил у мистера Черчилля, не захочет ли тот обсудить со мной возможности заключения мира, отрекомендовав меня при этом как представителя того интеллектуального течения, которое предпочтет смириться даже с неблагоприятными для Германии условиями мира при условии, что этот мир станет гарантией процветания Европы. Несмотря на настойчивость президента, мистер Черчилль это предложение отклонил. Мне говорили, что он посчитал ведение таких разговоров предательством.

Итоги встречи были точно описаны в книге британского посла в Турции[184]: «…весьма дружелюбное общение… Они расписывались на листах меню и обменивались этими автографами»[185]. При этом не вызывает удивления и такое его утверждение: «Германская реакция оказалась на удивление умеренной. Их посол даже позволил себе выразить известное удовлетворение!» Но далее сэр Хью продолжает: «И действительно, вопрос о том, почему немцы так спокойно отнеслись не только к конференции в Адане, но и к последовавшему за ней визиту в Анкару представителей наших сухопутных войск, авиации и военно-морского флота, окружен некоторой таинственностью». Могу заверить его, что причина, по которой я сохранял полную невозмутимость перед лицом всей этой активности, заключалась в том, что я лучше, чем наши противники, понимал общие соображения, руководившие действиями турок. В этот период я имел возможность передать турецкому правительству повторные заверения Гитлера в том, что он не вынашивает в отношении Турции никаких агрессивных планов. Я отлично понимал, что наш договор о дружбе занимает лишь второе место после англо-турецкого союза, хотя связанные с этим союзом обязательства вступить в войну будут выполнены турками только в исключительных обстоятельствах.