Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947

Риббентроп занимал место в переднем ряду. Мне говорили, что все свое свободное время он тратил на сочинение длинных оправдательных писем, не забывая при этом поливать своего защитника потоком обвинений в полнейшей некомпетентности. Когда начался его перекрестный допрос, он даже не старался хотя бы умеренно оправдывать действия Гитлера, несмотря на то что свыше одиннадцати лет был его самым рьяным сторонником. Он разоблачил себя перед всем миром таким, каким некоторые из нас уже знали его, – пустой скорлупой от ореха, фасадом, скрывающим отсутствие ума. Все обвиняемые подчинялись неписаному закону – выступая в собственную защиту, не компрометировать никого другого. В этом отношении избег критики даже Риббентроп.

Люди, подобные Розенбергу и Штрейхеру, меня не интересовали вовсе. Первый проводил время, делая карандашные зарисовки свидетелей. Эти рисунки казались столь же бессодержательными, как и его «Миф»[199]. Штрейхер часто посреди ночи громко кричал и вопил. Мне неизвестно, происходило ли это от грубого обращения с ним, или же он страдал припадками бешенства. Люди, проходившие с ним по одному обвинению, общались с ним мало.

Среди руководителей вооруженных сил наибольшую симпатию у меня вызывали Редер и Дёниц. Кейтель всегда был кабинетным генералом, но эти двое вели себя с профессиональной гордостью. Они вели свою защиту обдуманно и с достоинством, причем Дёниц часто сам переходил в наступление. Я находил их поведение безупречным.

Нейрат был, как всегда, спокойным и собранным. Его швабский темперамент не позволял ему приходить в расстройство. К несчастью, защита его велась посредственно, а сам он был лишен дара ясно выражать мысли, который мог бы уравновесить чаши весов. Шпеер и Бальдур фон Ширах были самыми молодыми из обвиняемых. Можно было подумать, что Ширах резко изменил свое мнение по поводу идеалов, которые он внедрял в сознание молодого поколения последователей Гитлера. Однажды он сказал мне, что сожалеет о применении принципов, которые находились в таком противоречии с христианским учением. Шпеер был полон надежд на будущее. Он ожидал, что его присудят к тюремному заключению, и думал, что в таком случае американцы обратятся к нему за помощью в развитии Аляски, на которую он смотрел как на территорию, имеющую великое будущее, в особенности если принять во внимание ее положение между двумя континентами.

Министр внутренних дел Гитлера Фрик показывал даже в этой обстановке борьбы за существование, что он являлся всего лишь мелким чиновником. Он не привык принимать самостоятельные решения, никогда не пытался оказывать влияние на Гитлера. Среди нас он оказался единственным, кто отказался выступить свидетелем в собственную защиту – тогда ему пришлось бы отвечать на некоторые неудобные вопросы, – лишив себя тем самым последней реальной попытки оправдать свои действия и получив высшую меру наказания.

Никто из нас не мог бы с определенностью утверждать, в своем уме находился Гесс или же нет. По моему мнению, он был вменяем, когда летел в Англию, и вполне мог с помощью этого шага пытаться загладить свои прежние грехи, предупредив британцев о том, что нападение Гитлера на Россию должно неминуемо привести Европу к гибели. Между прочим, для меня по-прежнему остается загадкой, почему в мемуарах мистера Черчилля нет указания на то, что это предупреждение было передано президенту Рузвельту. Поведение Гесса как на суде, так и в тюрьме не было поведением нормального человека. На скамье подсудимых он казался совершенно отрешенным от всего происходящего вокруг и читал баварские романы Гангофера[200]. Он отказывался от всякого общения со своим адвокатом, который настоял на проведении медицинского освидетельствования своего подзащитного на предмет установления его способности отвечать за свои действия. Медицинская комиссия не смогла прийти к определенному мнению, но в тот момент, когда суд готовился вынести решение по этому вопросу, Гесс встал и заявил, что вполне нормален и прежде просто симулировал сумасшествие, а теперь желает, чтобы его судили так же, как и всех остальных обвиняемых. Его вмешательство произвело некоторую сенсацию, но потом он опять впал в свое прежнее состояние полной отрешенности от всего происходящего. Лично я убежден, что Гесс был не в своем уме, хотя, возможно, у него случались моменты просветления.