Вице-президент Бэрр

Президент подал руку миссис Ливингстон и направился в столовую. За ним потянулись остальные. Я заметил, что он движется медленно, будто превозмогая боль. Мертвенно-бледное лицо и белые перистые волосы уподобляют его истощенному снежному человеку, сморщившемуся на летнем солнце. Просто чудо, что он дотягивает второй срок в Белом доме.

Президент ел только рис и не притронулся к вину. Остальные объедались. Да и как тут не объедаться? Никогда я так вкусно и много не ел.

Дама слева от меня все свое внимание направила на сенатора, сидевшего слева от нее, и мы с ней не обменялись ни словом, зато жена западного конгрессмена (он дважды назвал мне ее имя, и я дважды его забыл) была более чем любезна.

— Мне кажется, генерал прекрасно справляется без жены. Конечно, та девочка была мила, но это все же не жена, верно? Он знает толк в еде. Никогда я так хорошо не ела в этом доме при его предшественниках. Адамсы встречали вареной говядиной и жутким холодом.

Повсюду в Вашингтоне ходят слухи, что президент разорен и завтра уезжает домой спасать свое имение. Если он обанкротился, я знаю почему. Слишком щедро принимает гостей.

Мы сидели за длинным столом, на нем через равные промежутки стояли высокие лампы. Нас обслуживали двадцать лакеев в ливреях. Возле каждого гостя лежала салфетка, выложенная клеверным листом. В центре салфетки ломтик белого хлеба — изрядное облегчение после кукурузного, который подают на Юге. Справа от каждой тарелки располагалась рощица хрусталя разных размеров для разных вин. Я насчитал у себя девять бокалов.

Параллельно столу, за которым сидели мы, тянулся другой, такой же длины, уставленный всевозможными горячими и холодными блюдами. Лакеи брали их оттуда и обносили гостей поочередно, нашептывая: «Говядины, сэр? Фазана, сэр?»

На первое подали густую уху с очищенной от костей рыбиной на отдельной тарелке. По бокалам разлили шерри.

Моя соседка уху одобрила.

— А вот и мэрилендские крабы! — воскликнула она, радостно погружая ложку в дымящуюся тарелку. — Крабы — одна из здешних редких радостей. Я обнаружил, что мужчины и женщины, всю жизнь положившие на то, чтобы попасть в Вашингтон и существовать там на счет казны, все до единого проводят свои славные дни, сетуя на судьбу. Послушать их — так Детройт, Цинциннати, Мемфис куда привлекательнее столицы.

На смену рыбному блюду (ничего вкуснее краба я еще не пробовал) подали утку и фазана. Я с изумлением смотрел, как моя соседка хватает утиную ножку и четвертушку фазана.

— Знаете, мой муж такой затейник — стреляет уток прямо из окна гостиницы. Мы ведь живем на другом конце Кей-стрит, где начинаются болота. Так весело, когда он палит по птицам, хоть некоторые ваши несчастные янки в гостинице жалуются на шум.

Утку я не люблю; фазан еще ничего, если не жесткий. Мне попался жесткий кусок. Ну, да бог с ним. Затем подали целый окорок и целую индюшку на одном большом блюде; они возвышались, как две горы над предгорьями из бараньих отбивных, мяса в сладком соусе и куропаток.

Моя соседка облизнула губы. Ну и толстуха! Боюсь, что Старожил плохо выполняет свой долг. Описание распадается на отрывки, но то же самое получилось с президентским обедом. Мне уже делалось дурно.

— А, эти окорока привозят с того берега, откуда-то из-под Александрии! Какая коптильня там у старого негра! Мы все к нему ездим. — Она положила себе окорока и индейки (не ножку), взяла баранью отбивную (вилка на секунду замерла в воздухе — не взять ли вторую, а затем вонзилась в потрошки). Я изо всех сил старался за ней поспеть.

— Вы пишете о политике, мистер Скайлер? — Она уже установила мою связь с радикальной, неприличной(она хихикнула, демонстрируя свою серьезность) «Ивнинг пост».

— Не слишком часто. Пишу безделицы. О старом Нью-Йорке, о театрах и…

Что же именно пишет Старожил? Отвергает все современное, чтобы ублажить пожилых читателей, сердитых на Леггета.

Теперь нас обносят гарнирами. Моя соседка попробовала от каждого. Я — почти от каждого. Подавали макароны и пирог с дичью (вкус до сих пор у меня во рту), шпинат, цветную капусту, тушеный сельдерей… а тем временем перед каждым в бокалах не убывали заморские вина девяти марок.

Мы просидели за столом два с половиной часа; я понял, как мудро поступает президент, не притрагиваясь ни к чему, кроме риса. Интересно, противно ему на нас смотреть или нет? Неизвестно. Миссис Ливингстон слева от него очень жизнерадостна, а иностранная дама справа — очень красива. Время от времени он обращался и к мужчинам, но я не слышал, что он говорил. Голос у него резковатый, но не противный и уж определенно негромкий. Все подражают ему и кричат: «Клянусь всевышним!» — как полоумные старые петухи, но выходит вовсе непохоже. Эндрю Джексон — само достоинство и утонченная обходительность и похож скорее на полковника Бэрра и других героев Революции. Если Ван Бюрена выберут в ноябре, он будет первым президентом Соединенных Штатов, который не родился подданным английского короля.