Витте. Покушения, или Золотая Матильда

Проницательный Клячко–Львов заподозрил в новой политике ни много ни мало двойное дно; печатно высказался о непрочности «основополагающего акта», подписанного под условием… его отмены!.. Председатель Совета Министров вызвал дотошного репортера к себе. Сквозь царящий в квартире содом, в обход толпящихся депутаций отведя в какую‑то боковую комнату, Сергей Юльевич уперся в него тяжелым взглядом.

— Вот уж никак не ожидал от вас, что станете ставить палки в колеса!

— Вам не следовало ожидать, что я скрою сведения, столь для общества важные, — парировал Клячко, — «Права даруются… впредь до подавления»!.. Не так ли?!

— Для начала я не могу не признать, что вы целиком правы, но, во–вторых, вы же сами понимаете, что с этим кретином, — тут он поднял длинную руку и неопределенно покрутил ею над головой, — иначе ничего не поделаешь…

— Тем более следовало сообщить об этом.

— В будущем, для истории — да. Сейчас — вы должны опровергнуть свое сообщение!

— Я никому ничего не должен и не считаю его ошибочным!.. Но если вы сами пришлете опровержение, ручаюсь, оно будет у нас напечатано.

Немного подумав, Витте сказал:

— Дайте слово, что после этого вы больше не станете касаться сего вопроса.

— Такого слова я дать не могу, — держась на равных с главою правительства, стоял на своем питерский — не нью–йоркский — газетчик. — И даже наоборот, буду утверждать, что я прав, так как знаю, что мое сообщение верно.

— Что же мне с вами делать? — задал и ему Сергей Юльевич дежурный вопрос этих дней.

— У вас вся полнота власти! Арестуйте меня. Вышлите!..

Тогда Витте наклонился к упрямцу и почти шепотом произнес:

— Ищите дураков в другом месте. Пусть они создают вам карьеру!..

И выпроводил наглеца в окружающий содом.

…В Одессе когда‑то считалось, что этот Витте не глупей Рафаловича. А сам скромный банкир Рафалович утверждал, что даже умней.

10. Конфуз

Он жаждал успокоения в государстве, объединения враждующих партий, всеобщей общественной поддержки с самых разных сторон. Иной раз готов был ради этого подлаживаться к собеседникам, с утра до ночи сменявшим друг друга у него в кабинете, пытаясь на пользу провозглашенным целям найти общий язык, попасть в тон с десятками депутаций, нимало не смущаясь противоречивостью исполняемой роли. Вероятно, в этом сказывалась его растерянность перед напором событий, неуправляемых, стихийных, неизмеримо более сложных по сравнению с привычными ему деловыми… И все это на самом что ни на есть виду. И многое из этого без промедления попадало в газеты…

С еврейской депутацией он искренний друг евреев:

— Меня нечего убеждать, я не юдофоб, это всем известно, я знаю, что уравнения в правах требуют высшие интересы России… В конце концов, нет другого решения еврейского вопроса в будущем, чем принятое в цивилизованных странах!..

Но эти банкиры и адвокаты, взбудораженные сегодняшней волною погромов, творимых науськиваемой, по их разумению, кем‑то невидимым, озверелой толпой, требуют от него срочных, экстренных мер, дабы прекратить пролитие ни в чем не повинной крови.

— Скажите мне, что следует предпринять? — вопрошает первый министр, — Что вы бы предприняли на моем месте?

Не дожидаясь ответа, остерегает:

- …Только внушите тем вашим деятелям разных партий, что очень часто проповедуют самые крайние политические идеи: это не их дело!.. Предоставьте это русским по крови, не ваше дело поучать нас, заботьтесь‑ка о себе!..

И тут же вопреки простой логике обещает:

— Я все для вас сделаю, что в моих силах.

И когда посетители предлагают свои меры, немедленно соглашается с ними, просит сегодня же составить необходимый проект.

— Все будет сделано, только успокойте общество!..

При другом свидании (их несколько состоялось) он

неожиданно предложил:

— Вы бы не желали, господа, составить депутацию к государю?

Последовавшую за этим немую сцену нарушили реплики:

— Но государь торжественно принимает черносотенцев!

— Говорят, будто носит их знак на груди!

— И правительство даже не выразило никакого сочувствия тем, кто пострадал от погромов!

В самом деле, между двумя визитами этих господ к Витте царь принял депутацию союзников[44]у себя в Петергофе, и притом весьма благосклонно. Что было, то было. И нагрудный их знак действительно получил. И ободрил их приветственной речью.

— Так тем более, господа, поймите, — отозвался на нестройные реплики первый министр. — Милостивый прием депутации вашихповлиял бы на черносотенцев успокаивающе! Неужели же это требует разъяснений?

Разумеется, он заранее заручился высочайшим согласием на свое приглашение. Ему стоило, признаться, труда убедить государя, что такая встреча, помимо всего другого, произвела бы хорошее впечатление за границей. И что это («два пишем, один в уме») в свою очередь облегчило бы (довольно было в пример привести банковских нью–йоркских тузов) получение займа, который столь необходим нам, — хотя бы для борьбы с революцией, не говоря уже об остальном. Сей последний довод оказался для его величества неотразимым…