Вьюга

Сердар слышал об ахуне Джумаклыче немало плохого: говорили, что он сбился с пути истинного, стал поганым еретиком, идущим против веры пророка. Разговоров этих Сердар наслушался вдоволь, и в нем жило какое-то предубеждение против ахуна. Но сейчас, глядя на красивую окладистую бороду, на белое, еще не изборожденное старческими морщинами лицо, Сердар чувствовал, что ему очень нравится этот человек. Приятно было слушать его голос — он говорил так спокойно, неторопливо, вежливо. А вот почему на нем такая рубаха? Ведь моллам и ишанам, окончившим медресе, нельзя носить рубаху со стоячим воротником. Разве потому, что он кончил медресе не в Хиве, а в Уфе и там разрешают? Не может же такой ученый человек не понимать, что грешно, а что дозволено…

— Я гляжу, вы, досточтимый ахун, ремешком подпоясались, — не без ехидства заметил один молла; рода он был захудалого, но зато очень стар и потому почитал себя достойным всяческого уважения.

— Да, ремешком… Раз уж мы едим мясо животных да еще и пальчики после того облизываем, почему бы нам не воспользоваться и их шкурой? Допускать, чтоб добро пропадало, — большой грех, уважаемый молла.

— Это так, если добро, это правильно, но ведь кожа-то в город попадает. Кто знает, какие там руки ее касаются…

— Ну если нельзя надевать ремень только потому, что его касаются неизвестно какие руки, тогда и матерчатый кушак не годится. А вы изволите носить его на вашем уважаемом теле…

— Но в данном случае неизвестно главное: не из шкуры ли поганого животного сделан этот ремень.

— Нет, уважаемый молла, этот ремешок изготовлен из коровьей или из телячьей шкуры. Из свиной кожи такие вещи не делают. Она идет только на обувь, — и ахун Джумаклыч поглядел на свои мягкие сапоги.

Один из пожилых ишанов, сидевший на самом почетном месте, хорошо понимая, что ахун Джумаклыч — человек высокообразованный и спорить с ним как по светским вопросам, так и по вопросам религии под силу только человеку ученому, а ввязавшийся в спор молла отнюдь не из грамотеев, решил перевести разговор на другую тему.

— Дошло до нашего слуха, что уважаемый ахун Джумаклыч намерен открыть школу и обучать в ней мальчиков? Верны ли эти сведения?

— Ваши сведения абсолютно верны, ишан-ага.

— И какая же это будет школа?

— Это будет школа, в которой дети станут изучатьреальный, окружающий их мир.

— Стало быть, светская школа?

— Да, школа науки.

Некоторое время ишан сидел молча. Потом откашлялся и снова стал задавать вопросы:

— Царь Николай, как известно, запрещал в землях мусульман открывать светские школы. А новая власть разрешает. Как это понимать?

— Царь Николай заинтересован был держать народ в невежестве. А советская власть желает открыть глаза народу, который столетиями держится в спячке.

— Хм… Но ведь и царь был русский, и эти… советские тоже русские. Он говорил: «Нельзя открывать», а эти говорят: «Открывайте!» Какая-то тут неясность…

— А это зависит от того, как смотреть. Одни смотрит и видят неясность, а другим все, наоборот, очень ясно. Вот мы с вами оба туркмены. Оба закончили медресе, получили одинаковое образование. И тем не менее и чувства, и понятия о вещах у нас с вами совершенно разные. Есть немало вопросов, по которым мы никогда не придем к соглашению. Причем чем настойчивей будем мы углубляться в суть вопроса, тем глубже станут наши противоречия. Вот так, досточтимый ишаи-ага. С вашего позволения мы пойдем? — и ахун Джумаклыч взглянул на председателя сельсовета.

Дело в том, что он и председатель сельсовета намеревались здесь, на празднестве, потолковать со стариками об открытии новой школы. Большинству стариков, мнение которых интересовало Джумаклыча, места в кибитке не хватило, и они расположились на земле у входа. Но можно было не сомневаться, что и там он не сможет потолковать с ними по душам — в присутствии такого количества высоких духовных лиц ни один из стариков не осмелится выразить согласия. А раз так, ни Джумаклы-чу, ни председателю сельсовета незачем было засиживаться на тое.

Они ушли. Некоторое время в кибитке было тихо. Потом заговорил молла, тот, что завел разговор про ремешок.

— Чего-то он замышляет, этот ахун… Не зря начальство с собой водит.

— Ну и начальство!

— Неужели в каждом селе такой?

— В селе! А думаешь, которые в городе сидят, лучше? Одна голытьба!

— Неужели власть у них прочная?

— Надо думать, Николай вот-вот объявится… Не сгинул же он бесследно.

— Подождите, может, еще англичане вернутся. Столько оружия у них — пропадать ему, что ли?..

Все эти и подобные им высказывания исходили от именитых гостей, занимающих почетные места в кибитке. Те же, кто сидел у дверей, помалкивали, и трудно было сказать, что они обо всем этом думают.

Молла Акым тоже помалкивал, робея в присутствии стольких ученых людей, но под конец все-таки не выдержал.

— Этот ахун намерен открыть в селе школу, в которой дети будут сидеть на особых, парных стульях. Он уже набил ими дом Серхен-бая.

— Какие такие парные стулья?

— Зачем они нужны?

Молла Акым в глаза никогда не видел парт, поэтому промолчал. А заговорил вдруг Горбуш-ага: