Вьюга

— Помолчи, невестка, — сказал Солтанмурад-ага, не взглянув на Бессир. — Никто Пудака обходить не собирается. Все будет как положено. Потому я и пришел к вам в дом.

— Правильно! — Пудак гордо вскинул голову. — Только со мной и может быть разговор. К Дурджахан ходить незачем, я — отец, мое слово последнее. Скажи Клычу, я согласен. И пусть не тянут с калымом. Выплатят калым, возьму дочь за руку и сам приведу к ним в дом!

Старик вздохнул, пристально взглянул на Пудака и молча покачал головой.

— Нет, племянник, не зря тебя Балдой прозвали. Дело тонкое, умного подхода требует, а у тебя все рассуждения дурацкие! Тут нужно действовать тихо, без шума, без скандала…

— Ничего подобного! Если камыш крепко не ухватишь, руку порежешь! Тут хватка нужна!

— А-а, — заикнулась было Бессир, но старик строго глянул на нее, и она только качнулась вперед и замолкла.

— Вижу я, придется мне самому за дело взяться, а то ты такого наворотишь!..

— А калым? — жалобно воскликнула Бессир.

— Будет тебе твой калым! — старик досадливо отвернулся. — Ваша доля от вас не уйдет. Получите больше, чем ждете. Глупостей только не делайте! Помешаете мне, пеняйте на себя. — Солтанмурад-ага поднялся и пошел к двери. — Значит, я договариваюсь с Клычем?

— Можете договариваться, яшули. Скажите: отец согласен.

Старик ушел. Пудак и Бессир молчали. Одна мысль занимала сейчас их умы: как бы не упустить калым. Бессир напряженно соображала, не перестать ли ей натравлять мужа на Дурджахан — не проиграет ли она на этом. Вдруг та баба разозлится и все заберет себе?..

Глава четвертая

Дочка была для Дурджахан — все: радость, надежда, свет очей. Девушка кончила школу, подумывала о том, чтоб учиться дальше, а у матери сердце замирало при мысли о разлуке. Запрещать, отговаривать, препятствовать дочке в ее стремлении к учебе Дурджахан, конечно, не стала бы, но в глубине ее сердца теплилась надежда, что Мелевше передумает, что как-нибудь иначе устроится ее судьба и дочка останется в селе. Девушка понимала, что думает обо всем этом мать, и пока не заводила разговор об учебе. Дурджахан тоже помалкивала. А время шло, миновал уже месяц с тех пор, как Мелевше окончила школу.

Вернувшись с поля, Дурджахан успела только подмести в кибитке и вскипятить чай, когда в дверях появился длиннобородый высокий старик — Солтанмурад-ага.

— Как дела, Дурджахан? — спросил он. — Все ли в порядке?

— Слава богу. Заходите, прошу вас. Садитесь, пожалуйста.

Солтанмурад-ага сел. Дурджахан придвинула к нему чайник, который стоял возле очага, прикрытый влажной тряпицей.

— Имя твое, не сглазить бы, даже в газете появляется, — сказал гость, переливая чай в пиалу и обратно, чтоб заварился получше. — Так говорили мне, кто газеты читает…

— Да, написали. Если работаешь хорошо, иногда и в газете пишут.

— Хм… И что же, платят за это немножко?

— Нет, денег не дают.

— А я слышал, что если напечатают в газете, то потом деньги положены.

— Положены. Только тем, кто писал, а не тем, про кого писано. Это ведь работа такая — в газете писать.

— Понятно… Стало быть, когда эти с аппаратами на боку пристают ко всем да во все щели лезут, у них своя выгода? — Дурджахан не ответила, улыбнулась. — Я-то думал, напишут они про ударника, про тебя, к примеру, а потом деньги дадут… Выходит, не так… — старик отхлебнул из пиалы.

Дурджахан внимательно поглядела на гостя — не подтрунивает ли он над ней. Нет, не заметно, глаза опущены, вроде чаем занят.

Допив чай, старик задумчиво повертел в руке пиалу.

— Я вот что хотел сказать… Ты, когда Пудак глупость эту устроил, злом за зло не платила, не вернулась в родительский дом, осталась среди нас, родственников твоего вероломного мужа. Блюла свою честь, дочку воспитала на зависть людям. Мы все очень довольны тобой, уважаем тебя, любим. А Пудак… Как был он Пудак Балда, так и остался. Он даже и разговора не стоит.

— Ну, зачем так? Я на него зла не держу. Он ведь по глупости в ловушку попал…

— И опять умные твои слова, достойные слова. Про ту, другую его жену, говорить не приходится: всевышний создал ее в минуту великого гнева. Свирепа, как верблюд зимой, упряма, как осел. Не женщина, а исчадие ада!

— Не скажите… У нее и жеманства, и хитрости хватит. Когда надо, злость свою в узелок завяжет да запрячет подальше. Аллах с ней, знать ее не хочу! Подальше б только от меня держалась — ничего мне от нее не надо.

— Про жеманство это ты верно. Не дай бог на глаза попасться — взгляд у нее приманчивый, как у дракона.

— Вот она и приворожила Пудака Балду.

— Что поделаешь, Дурджахан, прощать надо, хоть и не по душе он мне. Не чужой, ведь, нашего рода… — Солтанмурад-ага печально вздохнул и, разделив бороду на две равные пряди, провел по ней ладонями. Дурджахан прикрыла рукой рот, задумалась.

— А как ты полагаешь, Дурджахан, — помолчав, спросил старик. — Теперь-то хоть распознал он свою бабу?

— Надо думать, давно себя разоблачила.

— А что, если потолковать с ним? Может, вернется?

— Незачем ему возвращаться. Поздно.

— Лучше поздно, чем никогда.

— Не лучше. Разбитый кувшин не склеишь…