ВьЮжная Америка

Неожиданно один из курильщиков обращается ко мне с длинным вопросом, в котором я слышу только «сэньор» и «камбьяр», то есть «менять». Я киваю. И тут же, чему-то радуясь, несколько человек принимаются наперебой объяснять мне, что «камбьяр» можно здесь, в их доме, у портного, а больше нельзя нигде. Так я попал в портняжную мастерскую, где меня встретили ободранные, искореженные миллионом примерок сизые тряпичные манекены. Портной, появившийся, словно херувим, откуда-то сверху, выглядел так, как рисуют портных из сказок братьев Гримм — маленький, круглый, остроносый, лысоватый и с игрушечными очками.

Он повел меня наверх по узкой железной лестнице, склепанной из тонких реек. Наверху оказалась конторка с сейфом. Я подал сотенную. Не глядя, не проведя даже пальцем по выпуклым знакам, портной-меняла сунул бумажку куда-то в коробочку из-под ниток и ловким резким движением выдернул из приоткрытого ящика стола пеструю пачку песо. Как заправский кассир, он отсчитал точно положенную мне сумму, на полтора доллара меньше официального курса, сыпнул вдобавок полгорсти истертых до нечитабельности монет и, только когда я разместил их в моем кармане, заулыбался.

Очевидно, до последней минуты он пребывал в напряжении: а вдруг гринго (разумеется, он считал меня гринго) передумает, пожадничает и заберет свои «зеленые» обратно? Теперь же портной радовался удаче — он выиграл у меня полтора доллара. Солидно, а главное — ми за что. Я поблагодарил за обмен, спустился и вышел на улицу. Меня встретили курильщики и их соседи, все цвели от удовольствия, говорили мне что-то назидательно-поощрительное, но я не понял, конечно.

Так я увидел профессионального менялу по профессии портной. Но три вопроса не давали мне покоя: «Если вся улица знает этого менялу, неужели же о его „тайном“ бизнесе не догадываются полицейские? А если догадываются, то какой мздой они его облагают? И не уйдет ли львиная доля от тех несчастных полутора баксов в карманы обтянутого кожей городового, который так подозрительно смотрит на меня с плаката?»

С утра — прекрасная погода, весна в разгаре. На вершине горы, метрах в семистах, если по прямой, кусочком рафинированного сахара блестит белый монастырь. Жил бы в Боготе, первым делом поднялся бы на эту вершину, побродил бы вокруг монастыря. Уверен, вид оттуда — неописуемой красоты.

В консульство еще слишком рано. В крошечном, на четыре столика, кафе нас вкусно накормили индейскими закусками. Гуляем, я уже не фотографирую — полна коробочка. Выходим на узкую петляющую улицу и попадаем в окружение множества маленьких кинотеатров. Все кинотеатры — порно. Каждый размером не больше среднего магазина, о сотнях «посадочных мест» (тоже очень красивое соцвыраженьице) говорить не приходится. Так, мужиков на двадцать — тридцать от силы.

На порно в Колумбии, судя по всему, запрета нет, однако я никогда не мог понять, зачем нужно тащиться в сомнительной свежести кинотеатр. Уж если тянет поглядеть дешевое клубничное варенье, возьми кассету напрокат — отдадут практически даром — и крути себе сколько влезет. Наверное, смысл посещения порнокинотеатра в общении. Или просто кому-то приятно потолкаться среди таких же озабоченных балбесов, убедиться, что ты не один и что даже порядочные на вид люди иногда сидят в заднем ряду и хрустят кукурузой. Хотя что-то не верится мне в переполненные залы, скучно это.

Разумеется, в Боготе много и «живых» развлечений, и кое-что там может оказаться покруче, чем на экране. Мне рассказывали. И я охотно верю. Свободный дух Колумбии чувствуется кожей, входит внутрь с каждым вдохом. Свобода же, с точки зрения, скажем, индейца, — это свобода полная и неприкосновенная. Мол, я и сам знаю, что мне можно, а чего нельзя, и потому вы лучше не суйтесь ко мне с вашими законами. Законы в этой стране, конечно, есть, но, в отличие от российских, они все больше разрешительные, а не запретительные, к эта формула, как я вижу, работает превосходно. По крайней мере в Боготе.

Но тут ход моих рассуждений ломает интеллигентного вида прохожий мужичок. Так же бесцеремонно, как бывало на Кубе, он тянет меня за рукав, правда, слегка кланяясь, приветствует по всей форме и начинает что-то тараторить на ужасном английском. Я настраиваюсь на его искаженную волну и начинаю понимать.

— Плохие люди, — говорит прохожий, — мафия… преступники… у нас опасно, очень опасно… осторожно… мафия… — И так далее.

Я все еще надеюсь, что он обознался (мало ли, принял за других туристов, все мы, наверное, для него на одно лицо, как и многие из них — для нас) или же он просто чокнутый. Я отбиваюсь от него, стараясь не проявлять излишней грубости. Прохожий неохотно отклеивается и грустно уходит куда-то в сторону.

Тут я вспоминаю, что и в отеле обе администраторши уже несколько раз болтали мне что-то об опасностях и мафиях, по-испански болтали, конечно, и я мало что разобрал. Да и в кафе какие-то люди бубнили о мафиози — это слово вряд ли можно перепутать. То есть нас зачем-то пугают.