Вьюжной ночью

К Егору Ивановичу подошел молодой мужчина в костюме и галстуке — начальник цеха. Ребята знали его. Он один из мужиков на всем заводе носил очки. И, говорят, не женат еще. Девки заводские считают: носишь очки, значит — старик. А глядя на инженера, теряются: молодой, видно же — еще усишки не пробиваются и — на тебе! — в очках. Отец Санькин выпрямился и начал обтирать руки о черную тряпку. Инженер что-то говорил и говорил ему, поблескивая очками. Егор Иванович сперва кивал, потом вдруг засмеялся, отмахиваясь. Удивленно посмотрев на него и что-то проговорив, очкарик тоже полез в машину и начал там что-то делать.

— Инженер, — почтительно сказал Колька.

— Уу!..

Санька с Колькой думали, что инженеры, те командуют только. Мозг, ум. А этот — на тебе! — сам в машину полез. Отец Санькин всегда с почтением говорит о начальнике цеха, а сейчас… вон как запросто с ним.

— А вы, голубчики, как попали сюда? — Сзади них стоял усатый старик в рабочем пиджаке. — Кто вас пропустил?

— А я к папе, — ответил Санька. Интеллигентное «папа» до сих пор смущало его.

Подошел отец. От него даже здесь, в цехе, пахло машинами.

— Вы как попали сюда?

Что у них, слов других нету, что ли?

— Да доска там вон… — начал Санька.

— Посмотреть-то охота, — добавил Колька.

— Я вам посмотрю! — Кажется, никогда еще Егор Иванович не был таким сердитым. — Вы соображаете, что делаете? Соображаете или не соображаете? Пошли!

— Куда?

— На кудыкину гору. Завод это вам не игрушка. Завод это завод. Ладно, дома поговорим.

И он повел их к проходной.

Вечером, как это часто бывает, их отцы сели на завалинку, задымили махрой и, поглядывая на безлюдную улочку, начали рассуждать о чем придется. Санька с Колькой были тут же поблизости, на полянке, ладили змея. Хороший змей получался. Такой и при слабеньком ветре вверх взовьется.

— А ты знаешь, Василий, что наши валеты седни вытворили? — громко спросил Егор Иванович, мотнув головой в сторону ребятни.

— А че такое?

Голос у Колькиного отца с заметной фальшивинкой, чувствуется: он уже обо всем узнал и у них с Егором Ивановичем состоялся свой разговор.

— Да на завод пролезли. И гуляли тамока, как по улице. Давеча милиционер приходил. О них справлялся. Сердитый такой. С ружьем.

— Да, за тако дело по головке не гладят. — Это Василий Кузьмич сказал. — Что будем делать с имя?

— Я уже думал. Вот в воскресенье пойду бредень покупать. Договорился.

— Что, в самом деле? — Голос у Колькиного отца уже без фальши.

— Да. И вечером давай на Чусовой побродим. А этих… дома придется оставить.

Было яснее ясного, что отцам очень нравится сыновий интерес к заводу.

— Со своим я уже говорил, — продолжал Егор Иванович. — А вот домой как придем, еще потолкуем.

— Ну и я…

Значит, нахлобучка все-таки будет. Назавтра Санька спросит отца:

— А что ты спорил с инженером-то?

— А ничего не спорил. Что с им спорить? Разве что маленько.

— И он слушал тебя.

— А почему меня не надо слушать? Я цех знаю. Чуть что — за мной бегут: выручай. Даже домой, бывало, прибегали, ты же помнишь. Я и за техника запросто сроблю. Только вот грамотешки у меня нетука. Чего нету, того нету.

Завод! Он всегда тут, рядом. Утром, в обед и вечером гудит гудок, собирая людей на работу. Завод — кормилец. Это все равно что свой дом. Санька с Колькой тоже будут в цехах работать. Зимой они всем классом ходили на мартен, на экскурсию. Глядели, как льется сталь. Возле «огнянной» печи люди в больших войлочных шляпах. Спокойные. Будто не сталь варят, а кашу. Санька с Колькой решили стать сталеварами. Но это пока так… не твердо, еще передумать могут.

Дома у Малаховых и Семеновых есть тиски, молотки, плоскогубцы, рубанки и другой инструмент — свой домашний цех.

Ребята часто таскали отцам завтраки на завод. Но не в цеха, конечно, а на проходную, где их узелки с пищей (ну там… молоко, пирожки, оладышки, картошку жареную, кто чего принесет) забирали и относили куда надо несколько проворных женщин.

Через сколько-то дней Егор Иванович принес с собой кипу газет, разноцветный плакат и штук пять фотографий.

— От гляди! У Павла Петровича взял. Павел Петрович — тот самый инженер-очкарик.

— О нашем заводе. В пятницу отнесу обратно. Вот на этой карточке управляющий заводом Гут. Немец. Вот он в шляпе. С пузом. Павел Петрович говорит, что фамилия у него была не Гут, а как-то по-другому. А Гут — это прозвище такое. Его самого Гутом прозвали, а его бабу — Гутихой. Ну, а рядом с ним начальство всякое. Это еще при царе. Тогда у нас кровельное железо выпускали. Для крыш.

— А почему счас машины выпускают, а не железо?

— Ну, значит, надо так. Пятилетка. От старого-то почти ничего уж не осталось. Стены одни. На той вон неделе опять понавезли станков всяких. И новый обдирочный цех начали строить. Не то стройка, не то завод — сразу не поймешь.

ЩЕЛЬ В ТЫНЕ