Фаворитизм стоил дорого: братья Орловы обошлись государству в 17 миллионов рублей, Васильчиков – в 1,1 миллиона, Потемкин – в 50 миллионов рублей (хотя, объективности ради, необходимо признать, что немалую часть этой колоссальной суммы Потемкин употребил во благо того же многострадального и долготерпеливого государства), сменивший его Завадовский – бывший секретарь Румянцева, уступленный им Екатерине II за-ради своего умения хорошо вести документацию и решивший попробовать себя и в новом поприще – 1,380 миллиона; далее были: Зорич – 1,42 миллиона, Корсаков – 920 тысяч, Ланской – 7,26 миллиона, Ермолов – 550 тысяч, Мамонов – 880 тысяч, братья Зубовы – 3,5 млн и некоторые другие – помельче. Плюс – расходы фаворитов – около 8,5 млн, и это не считая сотен тысяч душ крестьян, пожалованных Екатериной этим своим друзьям. Для примера: война 1768–1774 годов обошлась России порядка 47,5 миллионов рублей. Бремя, как видим, не малое. И не только в плане прямого расточения материальных средств. Институт фаворитизма подрывал и моральные устои: он был безнравственен по своей сути. Это, пожалуй, – крайняя, наиболее уродливо-беззастенчивая степень протекционизма (вне зависимости чем она вызвана и на чем основывается), разлагающего общество. Она размывает, деформирует все критерии общественного блага, личного достоинства членов общества, извращает всю систему нравственных ориентиров последнего.
Ланжерон, о котором скажем чуть погодя, в своих записках писал: «Некоторые (из фаворитов) умели облагородить свое унизительное положение: Потемкин, сделавшись чуть не императором, Завадовский – пользой, которую приносил в администрации; Мамонов – испытываемым и не скрываемым стыдом». Потемкин, пожалуй, единственный из всей этой плеяды – государственный деятель. Остальные тяготеют к балласту. Вот итог деятельности П. Зубова, как и Потемкин наиболее систематически испытывавшего тягу к управлению государством, но не обладавшего ни одним из талантов последнего, – согласно книге «Фавориты Екатерины II», вышедшей в 1912 году, – «результатом административной деятельности Зубова в области внутренней политики были подорванная дисциплина в армии, развитие роскоши и сибаритства в офицерских кругах, опустошенная казна и переполненные тюрьмы».
Тот же Ланжерон оставил нам свои впечатления о времяпрепровождении князя Зубова: «Каждый день с восьми часов утра, его передняя наполнялась министрами, царедворцами, генералами, иностранцами, просителями, искателями мест или милостей. Обыкновенно тщетно ждали часа четыре или пять и уходили, чтобы вернуться на другой день. Наконец, наступал желанный день: двери широко раскрывались, толпа бросалась в них и находила фаворита, которого причесывали сидящим перед зеркалом, опершись ногой на стул или на край стола. Посетители, поклонившись в ноги, осыпанные пудрой, становились в ряд перед ним, не смея ни шевельнуться, ни говорить. Фаворит никого не замечал. Он распечатывал письма и прослушивал их, показывая вид, будто занят делами. Никто не смел заговорить с ним. Если он обращался к кому-нибудь, тот, после пяти-шести поклонов, приближался к его туалету. Ответив, он возвращался на свое место на цыпочках. Те, с кем Зубов не заговаривал, не могли подойти к нему, так как он не давал частых аудиенций. Я могу удостоверить, что были люди, три года приходившие к нему таким образом, не удостоившись ни одного слова… В Царском Селе зеркало помещалось так, что в его отражении он видел посетителей, к которым сидел спиной». Зубов имел обезьянку, любившую путешествия по парикам посетителей. «Когда она видела полюбившийся ей головной убор, – продолжает Ланжерон, – она бросалась с люстры на голову его обладателя и пристраивалась там. Осчастливленный человек наклонялся и почтительно ждал, чтобы маленькое животное окончило свою трапезу или перешло на голову вновь прибывшего обладателя тупея. Я знаю людей, которые переменили и повысили свою прическу, в надежде привлечь на нее внимание фаворитки фаворита».
Однако царство Зубова еще впереди. Пока же в России почти самодержавно правил Потемкин.
А Румянцев укреплял рубежи страны. В 1776 году он получил приказ двинуть свои войска в Крым, дабы удалить оттуда Девлет-Гирея, придерживавшегося чересчур протурецкой политики, и провозгласить ханом Шагин-Гирея.
В ноябре один из подчиненных Румянцева князь Прозоровский вступил в Крым. Девлет-Гирей бежал в Порту, а Шагин-Гирей весной 1777 года был провозглашен ханом всех татар. Однако новый хан не пользовался особой любовью своих подданных. Крайне деспотичный и расточительный, он слишком рьяно стал обирать свой собственный народ. Шагин-Гирей решил европеизировать свои вооруженные силы и с этой целью завел в Крыму регулярное войско. Среди этого вновь набранного войска и вспыхнул мятеж. Турки воспользовались этим, и изгнанный Долгоруким еще в 1771 году Селим-Гирей вернулся в Крым и был провозглашен ханом. Ему в помощь Порта отправила восемь кораблей.