Вивьен Ли. Жизнь, рассказанная ею самой

Меня снова обкладывали льдом, чего делать никак нельзя, кололи огромные дозы препаратов, разрушающих и психику, и организм вообще, а потом… потом я проснулась много раньше времени. И на мое счастье, ни доктор Фрейденберг, ни доктор Марион не пожелали просто поставить диагноз «маниакально-депрессивный психоз» и даже помогли мне – одна дельным советом, другой – выпустив из своей клиники.

Ларри, я спутала тебе все планы, снова спутала.

Мои друзья видели, что я вменяема, существует доктор Марион, которая хоть и вернулась в Америку, но всегда готова выступить на моей стороне, без нового приступа меня невозможно затолкать обратно в клинику и объявить сумасшедшей, а я постараюсь сделать все, чтобы его не было!

Так что будем делать дальше?

Как хорошо, что «Нотли» столь велик, и ты заглядываешь в мою комнату не так часто. Когда-то я четыре месяца провела в этой комнате после вспышки туберкулеза, хотелось выть и действительно кусаться от одиночества, от того, что ты старательно задерживаешься в театре и торопишься туда пораньше с утра, только чтобы не общаться со мной. Я понимала, что ты просто боишься, и старательно тебя оправдывала, хотя у меня просто обострение туберкулеза, это не открытая форма, и она тебе не угрожала. Да, оправдывала, но очень тосковала и старательно гасила обиду внутри.

А сейчас рада. Ты не появляешься либо заскакиваешь на минутку, не очень интересуясь тем, что я делаю, чем занята. По вечерам в нашем доме шум, музыка, смех, разговоры – я стараюсь приглашать друзей и задерживаю их допоздна все по той же причине – нежелания общаться с тобой. Мне хватает вот такого общения: я пишу, объясняю тебе то, что не могу или не рискую сказать вслух, сама же отвечаю за тебя, а ты об этом ничегошеньки не знаешь.

Иногда меня охватывает страх, что ты все же увидишь записи, сумеешь понять, что в них. Ларри, ты уже немного знаешь итальянский, значит, мне придется перейти на сербский. Жаль, что я так и не выучила русский, о котором ты говорил, что уж этим языком не займешься никогда в жизни.

Я недооценила своего супруга. Мне далеко до тебя, Ларри, во всем далеко. С первого дня моего возвращения из больницы домой ты столь убедительно играешь доброго, внимательного, но очень занятого супруга, что те, кто плохо знает нас с тобой, вполне могут поверить. Друзья не верят, но ты все равно играешь, даже передо мной, даже перед собой. Ларри, у тебя совсем стерлась граница между жизнью и ролью, второе важней. Я помню твою фразу, что если сорвать маску с настоящего актера, то под ней окажется второй актер. А где же ты настоящий?

Написала и ужаснулась. Кажется, я видела, вернее, слышала и чувствовала тебя настоящего – когда ты упирался коленкой в мою шею и командовал медсестре: «Еще укол!» Нет уж, лучше играй, по крайней мере, я знаю, по каким правилам ты это делаешь и чего ждать дальше.

А ты не боишься, что под очередной маской уже больше ничего не будет?

Я не уверена, что мне нравится вот этот разбор по косточкам тебя и себя, он приводит к тому, что я все больше ужасаюсь тому, что происходило, и результатам своей жизни. К сорока годам оказаться с репутацией психически больной и безо всяких перспектив? Нет, этого легче не сознавать.

Позвонила Марион и попросила, чтобы я для нее подробно описала, что чувствовала при встрече с… Ли Холманом. Я даже плечами пожала:

– При чем здесь мой первый муж?

– Вивьен, пожалуйста…

– Ну, хорошо, я напишу. Конечно, первые годы после того, как я ушла к Ларри, было трудно, Холман не давал развод, но теперь мы друзья. И даже Ларри сейчас не против нашей дружбы.

– Сначала не о разводе, а о встрече и семье. Все же вам есть о чем вспомнить, у вас дочь. А вот потом подробно опишите свои и, как вам кажется, его чувства во время и после развода. Не страшно, что придется повторяться. Думаю, посмотрев внимательно сначала на Ли, а потом на Ларри, вы многое поймете.

Эти подробности Ларри уже вовсе ни к чему, потому пишу, ни к кому не обращаясь либо обращаясь к Ли.

С Ли Холманом мы познакомились в феврале 1932 года. Ли было тридцать два, он уже вполне состоялся как личность и как профессионал, был красив спокойной мужской красотой без смазливости, зато с атлетическим сложением, обожал яхты, верховую езду, мотоциклы, автомобили, путешествия и друзей, с которыми было бы не скучно и можно совершить рискованные походы. В зале суда звезд с неба не хватал, потому что при юридическом образовании и добросовестной въедливости не был «книжным червем».