Виза в пучину

Работать стало легче. Мы с двух сторон брали мешки и укладывали их в тачку. Но тут появился пан Иржи, поманил меня пальцем и повел за собой.

— Крыша в свинарнике требует ремонта, — по пути объяснял он. — Твоя задача: снять старый шифер и положить вместо него железные листы.

Он показал мне, где лежат лестница, пленка, гвозди и штабель с гофрированным металлом. Я прикинул, как буду взбираться по шаткой лестнице с широким металлическим листом, и заметил хозяину:

— Одному трудно поднимать.

— Помощников нет, — оборвал он меня, — управишься сам. Пан Иржи сел за штурвал трактора и укатил. Я вскарабкался на крышу и под тревожное хрюканье многочисленного свиного семейства стал отдирать шифер.

Солнце жарило нещадно. Термометр наверняка показывал за тридцать. Я сбросил рубашку, но все равно обливался потом — усталость давала о себе знать.

Через пару часов напряженной работы я с трудом разогнул плечи, на которые, казалось, напялили свинцовые латы. Кружилась голова, в горле пересохло, и я решил спуститься за водой.

Набрав полведра воды и завернув за угол, увидел странную картину. Эстонец вез мешки с цементом. Тачка в его ладонях словно оживала, переваливаясь с боку на бок, и парень почти всем телом повисал на металлических ручках, громко выплевывая отборный мат. Будто реагируя на грубость, тачка перевернулась, и мешки полетели на землю. Эстонец с трудом поднял мешок, другой, и ноги его надломились. Он рухнул рядом и лежал не шевелясь. Я заспешил к нему — парень посерел, будто погас.

— Водички хочешь? — с тревогой в голосе предложил я. Он с трудом разлепил веки, сплюнул скрипевшую на зубах цементную пыль и процедил:

— Хочу, только рукой пошевелить не могу. Окажите, пожалуйста, услугу, протяните к губам ковшик.

Я черпнул воду и направил тоненькую струю между затянутыми цементной пленкой губами. Утолив жажду, он тусклыми глазами уставился в бездонное небо, схваченное от горизонта до горизонта голубой накипью, и тихо заговорил:

— Все. С меня хватит. Надо сматываться отсюда. У ворот автомобиль стоит. Давайте на нем умчимся?

— Во-первых, машина заперта…

— Я ее открою за пару секунд, — оживился он.

— Во-вторых, — пропуская мимо ушей его фразу, продолжал я, — чешская полиция работает отменно. Так что далеко не уедешь. Выбрось это из головы.

Он долго смотрел на небо, потом повернулся ко мне.

— Наверное, вы правы… Хотел еще что-то сказать, но тут мы оба заметили, как со стороны сада, от белой яблоневой кипени плыла в нашу сторону девичья фигурка с черной косой, перекинутой спереди на блузку. Туго стянутая коса напоминала змею, пригревшуюся на пышной груди. Девушка шла, опустив голову, будто искала что-то под ногами. В метрах пяти от нас остановилась и с украинским акцентом произнесла:

— Вас приглашают на обед.

Небольшая стеклянная веранда, примкнувшая к усадьбе, служила столовой для обслуги. Рядом валялся водопроводный шланг. Мы с наслаждением стояли под холодной струей. Хозяин ткнул пальцем в счетчик:

— Вода стоит денег. За все будет высчитано. Я торопливо завернул кран, утерся куском белой тряпки и направился к дощатому столу, вдоль которого тянулись грубо сколоченные скамейки.

— Ваша соотечественница Оксана с Ужгорода, — складывая губы в улыбку, проговорил хозяин, — приготовила прекрасный обед.

На столе дымилось варево из капусты и гороха, приправленное небольшими кусками мяса. Едва я потянулся за ложкой, как хозяин остановил мой порыв неуместным вопросом:

— Знаешь ли ты о чешских событиях в шестьдесят восьмом?

— Кое-что слышал, — бросил я.

— После этих событий сто тридцать тысяч чехов и словаков оказались в трудовых колониях, семнадцать из которых были концентрационными лагерями, где узников заставляли работать на урановых рудниках. Мой отец там отдал богу душу, — фермер перекрестился. — Он был хорошим учителем и любил свою родину. И очень не хотел жить под диктовку коммунистического режима. Вашего режима…

— Бывшего нашего, — уточнил я. — Теперь я живу в другой стране — Латвии. А он, — я кивнул на соседа, — приехал сюда из Эстонии. Прибалтам тоже нелегко пришлось в социалистическом муравейнике.

— Согласен, — в глазах пана Иржи мелькнуло что-то похожее на сочувствие. — Всех нас угнетал старший брат — век бы его не видеть. — Он опять перекрестился.

— Значит, вы из Прибалтики?.. Это хорошо. Мне не надо волноваться, что в моем хозяйстве что-то сопрут. Так, кажется, выражаются русские.

Он задумчиво смотрел в окно, как бы собираясь с мыслями, а потом начал рассказывать об ужасах на урановых рудниках.

— Мой отец уродовался в концлагере, который охраняли советские чекисты… Не чешские солдаты, а ваши красноармейцы. Каждый грамм урана строго контролировался Москвой. Руду увозили в Россию, обогащали и продавали по всему свету, зарабатывая на этом миллиарды долларов. А мы, чехи, получали кукиш.

— Пан Иржи, — осмелел я, — сейчас не шестьдесят восьмой год, но мы весь день вкалываем, как в концлагере.

— Так ведь я плачу! — возмутился хозяин. — А моему отцу ничего не платили.

Он посмотрел на часы и закончил монолог властной фразой: