Византия сражается

Ипполит легко распоряжался абсентом. Он принес мне бутылку. На этикетке стояло название «Терминус». Современные читатели не вспомнят старых рекламных объявлений, висевших лишь в лучших российских магазинах. Я, кажется, ни разу не видел таких в Париже. «Je bois a tes succ`es, ma ch`ere, – говорит Арлекин своей даме fin-de-si`ecle на рисунке Мухи, – et a ceux de lAbsinthe Terminus la seule bienfaisante»[72].

Я приготовился терпеливо ждать развития событий. В самом худшем случае явится рассерженный хозяин, который подскажет, где найти Сережу, прежде чем выставить меня. Можно было бы также отправиться в Малый театр на Фонтанке, где балет «Фолин» еще исполнял какой-то бессмысленный спектакль, поставленный великим обманщиком Стравинским. Мы вступили в эпоху блестящих фокусников, корчивших из себя творцов. Они использовали приемы странствующего цирка и превращали их в искусство. Это позволяло каждому чувствительному молодому человеку стать художником: требовались только способность к саморекламе и убедительный голос еврейского рыночного зазывалы.

Ипполит посмотрелся в зеркало, на серебряной раме которого, как на всей отделке комнаты, были изображены голые нимфы и сатиры.

Дверь отворилась, и появился хозяин дома. Очень высокий, в огромной желтовато-коричневой волчьей шубе. Я тотчас почувствовал восхищение и зависть. Никто не пожелал бы расстаться с такой шубой, даже в разгар лета.

Волчья шкура упала на пол. Коля был одет во все черное: черную широкополую шляпу, черную рубашку, черный галстук-бабочку, черные перчатки, черные ботинки и, конечно, черные брюки, жилет и сюртук. Его абсолютно белые волосы могли быть как натуральными, так и окрашенными. Красноватый оттенок его глаз наводил на мысль, что передо мной альбинос, но я предположил, что это следствие нездорового образа жизни и природной меланхолии. Кожа мужчины казалась бледной, как подснежники в руках цветочниц на Невском. Увидев меня, Коля отшатнулся в притворном изумлении. Сжав в длинных пальцах черную трость с серебряным набалдашником, он улыбнулся с такой сочувственной усмешкой, что будь я девушкой – тут же упал бы к его ногам.

– Мой дорогой! – сказал он по-французски Ипполиту. – И что этот маленький серый солдатик делает у нас дома?

– Он пришел к Сереже, – ответил Ипполит по-русски. – Его зовут Дмитрий Алексеевич как-то там…

– Дмитрий Митрофанович Хрущев. – Я поклонился. – Я хотел вернуть это господину Цыплякову. – Я вытащил табакерку.

Изящным движением руки (я сразу понял, кому подражал Ипполит), Коля вырвал коробочку из моих пальцев и тотчас открыл ее.

– Пусто!

– Да, ваше превосходительство.

Я льстил и в то же время развлекал этого вельможу.

– Вы друг Сережи?

– Знакомый. Я хотел вернуть ему табакерку, но из-за учебы не смог.

– И чему вы учитесь? Вижу, вы наслаждаетесь абсентом. Смакуйте его и осушите стакан до дна, мой дорогой. Это последняя бутылка. – Коля говорил очень спокойно. Он даже не выказал недовольства по отношению к Ипполиту, как я ожидал. Я оказался рядом с настоящим джентльменом, денди старинного английского образца, а не debauchee[73] российского типа.

– Ваш французский хорош, – заметил он. – Произношение почти идеально.

Ипполит хмурился, очевидно с трудом следя за беседой.

– У меня талант к языкам.

– Так вы изучаете языки? Где? В университете?

– Нет, нет, m’sieur. Я изучаю естественные науки. Я уже разработал множество изобретений и проектов новых транспортных средств. Придумал способ преодолеть океаны. Ну, и тому подобное…

– Вы как раз тот, кто мне нужен! – Коля, казалось, искренне обрадовался. – Я одержим наукой. Вы читали Лафорга?[74]

Я никогда не слышал о нем.

– Изящный поэт. Лучший из всех нас. Умер очень молодым. От обычной болезни.

– От сифилиса?

Он рассмеялся.

– От туберкулеза. Мой дорогой сэр, я невежда. Вы раскроете мне тайны двигателей внутреннего сгорания, электромобилей, состава материи?

– Был бы счастлив…

– Вы станете моим наставником? В самом деле? Вы подадите мне идеи?

– Идеи, m’sieu… Я не уверен…

– Символы двадцатого столетия, мой дорогой Дмитрий Митрофанович. Это в науке мы должны обрести нашу поэзию. И обязаны отдать поэзию науке. – Он говорил так, будто репетировал эту речь уже не раз.

Я встретился с футуристом, но не с одним из тех вульгарных парней, которых видел во время шествия на Невском. В Коле я разглядел нечто такое, что произвело на меня сильное впечатление; футуристы и прочие современные мошенники ничего подобного не добились. Он был наделен особым магнетизмом и, по крайней мере, немного разбирался в науке. Если он действительно богат – а, похоже, так оно и было, – он мог платить за частные уроки. В свою очередь, эти деньги пошли бы на кокаин, который он сможет раздобыть.