Византийская армия (IV — XII вв.)

Все эти источники, конечно же, отражают главные элементы «официальной» политической идеологии. Вместе с тем несколько различными путями они представляют более «глубинные» аспекты военной и провинциальной жизни, которые позволяют нам понять существование различных уровней, на которых интерпретировались и претворялись на практике идеи официальной пропаганды. Это становится ясным благодаря хроникам, житиям святых и другим текстам, где сообщается об отношении солдат к различным событиям в истории Империи и их ответных действиях на эти события. В 812/813 гг. солдаты собрались у гробницы императора Константина V (741–775 гг.) и просили его вернуться и вести их к победе, сменив нынешних правителей, которые позволили, чтобы Империя была унижена болгарами и арабами (Theoph., а. 6305). Более того, возрождение имперской политики иконоборчества отчасти было ответом на эти настроения в армии и связанных с ней военных кругах[1638]. На протяжении всего периода поздневизантийской Империи солдаты периодически переходили к мятежам, выступлениям против своих командиров или центрального правительства по причине понесенных поражений или проявления неуважения к подчиненным[1639].

Воины активно привлекали святых, чтобы те помогали им при болезнях и в бою: почитание таких святых, как Георгий, Феодор Воин, Деметрий, Анастасий Персиянин и Меркурий, было очень распространено среди простых воинов. В IX в. они рисовали изображения святых на своих щитах, в то время как армии и отдельные императоры, как мы уже это видели, брали с собой в сражение святые иконы (Theoph. Cont., IV, 180, 21 — 181, 2 (сражение у Посона в 863 г)). Известный историк XI в. Михаил Пселл сообщает, что византийские императоры брали с собой на войну образ Девы Марии (Psell., III, 10), а император Василий II держал его в руке во время сражения с мятежным военачальником Вардой Фокой (Psell., I, 16). Война и сражения вполне комфортно поселились в идеологии христианской империи[1640].

И все-таки различия между столичной и провинциальной культурами не следует преувеличивать. И та, и другая имели общую христианскую и эллинистическую традицию, обе почитали общие семейные ценности и сопровождавшие их принципы верности, обе имели аналогичные представления об общественных и частных выражениях чести и стыда[1641]. Константинопольский двор постоянно подчеркивал божественную поддержку, оказываемую военным предприятиям Империи. С IV в. и центральные, и провинциальные армии имели при себе множество крестов самых различных размеров и разновидностей, начиная от простых деревянных изделий и заканчивая большими крестами, украшенными всевозможными драгоценностями. То, что они имели религиозное к идеологическое значение, становится ясно в IX в., когда мусульмане активно пытались завладеть этими реликвиями, а византийская армия столь же активно старалась их вернуть, что сопровождалось великим ликованием (Const., ТТ. (С), 245–247). Не менее важными были другие символы божественной поддержки. Так, например, император Константин VII, не имея возможности сопровождать ушедшую в поход армию, послал ей святую воду, освященную реликвиями Страстей Господних. Покидая город, чтобы отправиться на войну, императоры молились за успех кампании и безопасность Константинополя, а в случае благополучного исхода и Церковь, и народ активно участвовали в триумфальной встрече возвращающихся победителей, во время которой возносились как государственные, так и личные молитвы (Leo Disc., VIII, 1)[1642].

Именно в силу этих общих фундаментальных обстоятельств идеология «воинства» стремительно снижала свою тональность, оказавшись в контексте мировоззрения столичной правящей элиты, и старалась вписаться в рамки административной культуры Константинополя. Стремясь к выживанию, она была вынуждена приспосабливаться к столичному уровню, желая приобрести идеологическое обоснование и уважение. Так, население Константинополя считало в высшей степени нежелательным присутствие в городе большого количества солдат во время правления императора Никифора II. Результатом всего этого было любопытное переплетение и слияние двух в принципе различных и, возможно, даже антагонистичных культурных традиций, которое происходит в XI в. и после него. Правящая элита эпохи Комнинов сумела весьма удачно соединить элементы обеих благодаря смешению альянсов аристократического клана и теорий императорского политического служения. Подобное смешение было достигнуто благодаря усилиям Алексея I по консолидации и стабилизации своего правления. Все это иллюстрируется использованием изображений святых воинов на императорских монетах[1643].