Византийская принцесса

Бретонец поднялся на ноги. Он был охвачен сильным волнением и в то же время краем глаза видел, как Диафеб весело моргает и кривит уголок рта в радостной ухмылке. О, да! Сколько же прекрасных вещей теперь в полном их распоряжении!.. Бледные и набожные византийки, и горы доспехов, и моря готовых драться турок… Диафеб был совершенно счастлив.

— Теперь же я желал бы засвидетельствовать свое почтение императрице, — проговорил Тирант. — Смею ли я просить дозволения навестить ее величество?

Он вдруг слегка покраснел: возможно, при константинопольском дворе дамы содержатся отдельно и не выходят к мужчинам? В таком случае вопрос Тиранта прозвучал неучтиво, и ситуация сделалась неловкой.

— Ее величество, равно как и все дамы двора, а также ее высочество принцесса находятся в своих покоях, погруженные в глубокий траур после смерти моего единственного сына, — сказал император. При этом воспоминании лицо его смягчилось и тотчас постарело, обмякло. — Но вы, севастократор, отныне наделены властью взглянуть в лицо всем женщинам империи. Вы можете снять с них самый глубокий траур, и я повелеваю вам совершить это.

И тогда Тирант вошел в покои императрицы, где она, погруженная в скорбь, обитала среди мрака и черных тканей, и зажег факел, а после сорвал с окон ставни.

В тот миг и явился человек совершенный — человек, охваченный любовью и, следовательно, способный вдохнуть истинную жизнь в мертвые груды доспехов и припасов, которые доселе лишь обременяли Византию, но не делали ее способной действительно противостоять врагу.

Человек влюбленный — человек, начавший жить по-настоящему и потому обреченный.

* * *

— Севастократор повелевает вам оставить траур! — громко объявил Диафеб.

И дамы, точно куклы, поднятые словом волшебника, тронулись со своих мест. Комната наполнилась шуршанием одежд, и в путанице световых лучей и распущенных волос, мятых шелков и обнаженных, без колец, пальцев началась суета. Мир упорядочивался заново, устраиваясь из былого хаоса. Рыцари разбирали дам и вели их к выходу.

Император подошел к своей дочери, принцессе Кармезине, а севастократор прикоснулся к руке императрицы и поразился тому, какой холодной, вялой, неживой оказалась эта рука. И чем больше Тирант думал о ладошке Кармезины, такой маленькой и горячей, как ему представлялось в мыслях, тем более неприятной было для него прикосновение другой женской руки.

А императрица вдруг провела пальцем по середине Тирантовой ладони, так что он едва не подскочил от слишком резкого ощущения.

Заметив это, императрица тихо спросила:

— Что с вами, севастократор?

— Полагаю, я голоден, — ответил Тирант первое, что пришло ему на ум.

Перед его глазами постоянно находился император, поддерживающий под локоть принцессу Кармезину. Тирант, не отрываясь, смотрел на спину ее отца, очень прямую, скованную старостью, точно доспехом, и гибкую спину дочери. И чем больше размышлял Тирант о том, какие тайны скрывают просторные траурные одежды Кармезины, тем сильнее заплетались у него ноги.

Не догадываясь о причине его рассеянности, императрица улыбнулась:

— Что ж, ваш голод весьма кстати, потому что, сдается мне, мы отправляемся в обеденный зал, где вам предстоит отдать дань искусству наших поваров.

Они миновали длинную галерею со стеклянной крышей. Разноцветные каменные плиты под ногами купались в ярком свете, а спиралевидные узоры мерно текли вдоль стены. Затем все очутились в просторном зале, где главным украшением служили великолепные росписи. Со всех сторон на вошедших смотрели пары влюбленных, и были среди них Эней и Дидона, и королева Изольда с рыцарем Тристаном, и рыцарь Флуар с пленницей Бланшефлор, и еще другие. Длинные ленты с написанными на них любезными или горькими речами вылетали из их уст и сплетались в сладких объятиях, кругом цвели сплошным ковром диковинные цветы, а одеяния мужчин и женщин были нарисованы с таким искусством, что каждая складка на них выглядела совершенно естественной.

Но самое примечательное заключалось в том, что эти все фигуры были изображены в человеческий рост, так что зал казался полным людей, и вошедшие лишь присоединились к тем, кто там уже находился.

И тут Кармезина чуть обернулась, и Тирант увидел ее профиль: каштановую бровь над зеленым глазом, чуть приоткрытые губы, носик, едва заметно вздернутый. Принцесса что-то проговорила на ухо своему отцу, а сама тем временем метнула быстрый взгляд на севастократора, желая рассмотреть его украдкой.

Тирант резко остановился, нарушая порядок шествия.

— Что с вами, севастократор? — снова спросила императрица, на сей раз недовольным тоном.

— У меня… разболелся живот, — ответил Тирант. — Этот морской воздух, качка… — Он махнул рукой и изогнул ладонь, изображая волну.

— Путешествие, должно быть, оказалось для вас весьма утомительным, — сочувственно произнесла императрица.

— Да, чрезвычайно утомительным, — подтвердил Тирант.

— Однако на суше, я надеюсь, вы опять явите чудеса отваги и находчивости, — продолжала императрица. — Ибо мы слышали, что с мечом в руке и верхом на коне вы умеете творить настоящие чудеса.