Византийские портреты

В этом, отчасти полудобровольном, уединении, в котором она замкнулась, Ирина Дука провела двадцать лет жизни, и можно себе представить, что она страдала иногда от несколько бесцветного существования, устроенного ей, ибо она любила пренебрегавшего ею мужа, а с другой стороны, чувствовала в себе достаточно высокие качества, за которые она должна была бы пользоваться более {261} высоким положением. Дочь ее сказала о ней, что она имела мужественную душу, была смела, умна, хладнокровна, обладала деловым умом. Другой современник восхваляет ее рассудительность, ее чувство справедливости, добрые советы, какие она умела подавать, свойственную ей тонкую находчивость и в особенности ее храбрость, "каковой она превосходила всех мужчин, единственное, в чем она как бы отрекалась от своего пола и чувствовала больше склонности к мужским добродетелям". Наконец, надо прибавить, что она очень гордилась своим происхождением, своим прославленным родом, принадлежавшими ей правами, - тогда станет вполне понятным, что Ирина при первом же представившемся случае внезапно обнаружила себя женщиной-политиком и крайне честолюбивой.

Между тем положение при дворе молодой императрицы незаметно упрочивалось. Уже тем, что она родила императору наследников престола, роль ее стала значительнее; позднее замужество ее дочерей также до некоторой степени усилило ее значение благодаря влиянию, по крайней мере, на одного из ее зятьев. Затем удаление Анны Далассины, освободив царя от опеки, в какой так долго держала его властная мать, открыло доступ для других внушений. Наконец, понемногу Алексей с годами сам по себе возвращался к Ирине. Теперь страсти его поулеглись, любовь к приключениям почти умерла. Кроме того, он часто страдал от подагры, и во время этих жестоких припадков одна царица умела ухаживать за ним, как следовало, и искусными растираниями успокаивала немного его боли. Вот тут-то и пробил для Ирины ее час, которого она так терпеливо ждала.

Скоро Алексей не мог больше без нее обходиться. У него вошло в привычку всюду брать ее с собой: в путешествия, даже в военные походы, и потому что он дорожил нежными заботами, какие она ему расточала, так и ради добрых советов, какие она умела ему давать; быть может, отчасти и потому, что он побаивался ее склонности к интригам и считал разумным не оставлять ее, раз он сам был далеко, под внушениями честолюбия, не скрываемого ею больше. Действительно, любя очень искренно Алексея и сознавая свое влияние, Ирина метила теперь выше. Она думала о том, что настало для нее время разделить действительную власть, начать править империей сообразно собственным взглядам; она думала в особенности о будущем, чтобы распорядиться престолонаследием по своему усмотрению, предполагая передать его, в ущерб своему сыну Иоанну, законному наследнику, любимой дочери Анне Комнине и ее мужу Никифору Вриеннию, так как крайне ценила его ум, красноречие, высокую культурность и писательское дарова-{262}ние. Возможно, что по этому поводу в императорской семье происходили иногда бурные сцены, и Ирина любила жаловаться, что вынуждена теперь слишком часто всюду сопровождать своего мужа. Но Алексей не хотел ничего слышать, и так как, кроме того, бдительная заботливость, какой окружала его императрица, защищала царя лучше всяких предосторожностей от постоянно замышлявшихся против него козней, он ни за что на свете не соглашался расставаться с "этой всегда бодрствующей хранительницей, с этим оком, от которого не могла укрыться ни одна интрига".

Напрасно политические враги Ирины осмеивали супружескую привязанность, питаемую теперь императором к своей жене. У себя в палатке, даже на самом своем столе, Алексей находил оскорбительные пасквили, где ему советовали отправить в гинекей монархиню, присутствие которой в лагере являлось обременительным. Ничто не помогало. День ото дня влияние Ирины на царя становилось все сильнее. Дело в том, что "она умела, - по замечанию Анны Комнины, - быстро разбирать, что когда нужно было при данных обстоятельствах, и еще быстрее раскрывать интриги врагов. И таким образом, - прибавляет царевна-писательница, - моя мать была для царя, отца моего, незакрытое око в ночи, несравненный страж в течение дня, лучшее спасительное лекарство от опасностей, какие порождаются яствами". Впрочем, в этой роли Ирина сохраняла тонкую, осторожную сдержанность своих юных лет: чувствовали ее присутствие, но никогда не видали и не слыхали ее. Повозка, запряженная двумя мулами и с развевающимся над нею императорским флагом, одна свидетельствовала об ее присутствии в войске; "ее божественное тело" оставалось невидимым, и еще больше, чем в Священном дворце, любила она действовать тайно.