Византийские портреты

Но к этим причинам порядка духовного присоединялись соображения порядка более житейского. Одна из дочерей императрицы, Евдокия, была довольно несчастна в замужестве. Ее муж, не имея никакого уважения к происхождению молодой женщины из императорского дома, обращался с ней крайне пренебрежительно; не менее дерзко вел он себя и в отношении царицы, своей тещи; и вот, когда Евдокия, в конце концов, совсем заболела, нашли нужным нарушить этот столь плохо удавшийся брак. Мужа услали из дворца, жена приняла пострижение. И вот новый монастырь был предназначен именно для того, чтобы царственная отшельница нашла в нем приют, достойный ее сана. Наконец, в Византии, с ее постоянными революциями, никто, как известно, не мог быть никогда уверенным в завтрашнем дне. Царицы из семьи Ирины могли в один прекрасный день оказаться вынужденными искать в монастыре убежища от житейских бурь; сама Ирина должна была думать о том, что станет с ней, в случае если император умрет раньше нее. Поэтому рядом с монастырем она выстроила для женщин из императорской семьи более удобные и роскошные постройки. Это было то, что называли "домом господ", или "царским помещением". Воздвигнутые вне монастырской ограды и вне зависимости от монастыря, эти строения, однако, имели с монастырем удобное сообщение и носили тот же характер святости. Таким образом, в то время, как Алексей в монастыре Спаса приготовлял могилу для своих смертных останков, Ирина подле монастыря Богородицы готовила приют для своих старых дней.

И сюда удалилась она по смерти своего мужа. В это время помещение, приготовленное себе императрицей, было значительно расширено. Это был настоящий дворец, с обширными дворами. портиками, несколькими банями, даже с отдельной церковью во имя св. Дмитрия. В сопровождении многочисленной свиты служителей и женщин Ирина явилась, чтобы устроиться тут. Здесь же призрела она свою любимую дочь Анну Комнину, занявшую по-{265}кои, выходившие окнами в сад Спасского монастыря, и дочь Анны, овдовевшую совсем молодой и носившую одинаковое с бабушкой имя Ирины Дуки. Тут среди своих детей и жила старая императрица вплоть до самой смерти, последовавшей приблизительно в 1123 году, жила по соседству с монахами, которых всегда любила, и в благочестивой атмосфере, окружавшей ее еще в юности. Однако она не вполне умерла для мира. Она охотно принимала посетителей, содержала при себе маленький двор, где были писатели, воспевавшие ее славу или утешавшие ее в скорбях и напастях. Она продолжала интересоваться духовной стороной жизни и в особенности поощряла своего зятя Никифора Вриенния, писательский талант которого она всегда ценила, писать историю великого Алексея Комнина, оплакиваемого ею мужа. Это произведение, как известно, дошло до нас; в предисловии Вриенний восхваляет "премудрый дух", возложивший на него эту трудную задачу, "геркулесову силу", заставившую его, несмотря на его скромность, взять ее на себя. Как кажется, Ирине очень нравилась роль вдохновительницы, благодаря которой она удовлетворяла своему желанию превозносить одновременно славу Дуков и Комнинов. Впрочем, современники любили величать ее, даже в глаза, "сиреной Кесаря", и можно с уверенностью думать, что комплимент этот не был ей неприятен.

III

В Национальной библиотеке хранится пурпуровыми чернилами собственноручно подписанный Ириной, "императрицей римлян, верной во Христе Боге нашем", устав (типик), изданный царицей для ее монастыря. Она тут пространно перечисляет здания, построенные ею, и доходы, какими она наделила обитель. Подробно объясняет многочисленные обязанности, предписываемые ею монахиням, правила, каким им надлежит следовать, строгую дисциплину, какой они будут подвергнуты. Наконец, она определяет ясно и точно и в чрезвычайно властном тоне все, что касается управления монастырскими имениями и охраны независимости монастыря. Этот документ, составляющий не менее шестидесяти печатных страниц, крайне любопытен, потому что знакомит нас с психологией Ирины Дуки и дает представление о монастырской жизни ее времени.

Что тут поражает прежде всего - это странное смешение нравоучительной фразеологии и практического духа, мистической экзальтации и административной точности, властной, мелочной и сухой. Это тот же контраст, какой мы видели уже в душе императрицы, страстно благочестивой и любившей читать мораль, обла-{266}давшей при этом такой ясной бодростью в устройстве своей жизни и в преследовании своих честолюбивых целей.