Византийские церкви и памятники Константинополя

Но внутренние стены и особенно поверхности куполов и сводов этой убогой мечети покрыты древними мозаиками, которые своими крестами и ликами возбуждают понятное удивление в посетителях мечети, и которые не только представляют единственный в своем роде памятник в Константинополе, но после Солуни, не имеют ничего себе равного, по крайней мере теперь и на всем христианском Востоке. Эта мозаическая роспись не тронута ни реставрацией, ни новыми переделками, как почти все мозаики Италии, хотя и разрушается от невежественного обращения и сильно пострадала от фанатизма мусульман. Во всяком случае, эти мозаики на столько сохранились, что только понятное желание приобрести их для зал Лувра может оправдывать недавние предложения турецкому правительству известного дипломата и археолога Вогюэ спилить мозаики и продать Франции, «чтобы сохранить их от разрушения», как было, говорят, выражено в предложении.

И, однако же, если не считать этих чисто современных попыток ближе познакомить европейскую науку с замечательным памятником, он остается все – таки весьма мало известным. Древнюю церковь «Спаса в Хоре» или просто монастырь «Хора», как называли мечеть Кахрие в древней Византии, знают по многим свидетельствам истории П. Жилль[293] и Дюканж[294]. Первый путешественник, обозревший памятники и древности Константинополя, известный Иос. Гаммер[295] осмотрел и мечеть Кахрие внутри; он видел, как кажется, мозаики в значительно большей сохранности, чем теперь, но сказал о них лишь несколько слов. Не более посчастливилось памятнику и после, и до настоящего времени сведения наши о нем ограничиваются немногими мимоходом сделанными заметками[296]. Между тем, в результате беглого рассмотрения исторических свидетельств о том, что церковь монастыря в «Хора» обязана вообще всеми своими украшениями щедрости известного в византийской истории Феодора Метохита и что, следовательно, самые мозаики относятся к концу XIII или даже началу XIV столетия, – уже успели оказаться и отчасти упрочиться и различные общие взгляды на эти мозаики. Именно для некоторых западных археологов не легко оказалось примирить даже самый факт существования замечательного поздневизантийского памятника на собственной родине византийского искусства, с своими устарелыми взглядами на его историю. Еще более затруднений явилось, когда очевидцами были указаны чисто художественные красоты этих мозаик. Изящество композиции, блеск красок, крайне стильная, строгая, но вместе изящная манера в передаче византийских типов, какая – то особая грация и тонкое, хотя сантиментальное и преувеличенное выражение лиц, – все это, очевидно, должно было удивлять ученых и знатоков, привыкших, хотя бы в теории, видеть в византийском искусстве после Юстиниана мертвую, уродливую мумию. Легче было сделать самые странные, по – видимому, вовсе неуместные догадки, чем на первых порах поступиться предвзятыми теориями. Таковы были догадки, что мозаики эти должны быть произведениями западного художества, а именно одного из художников начальной эпохи итальянской живописи, исполнившего будто бы в византийской схеме свои собственные живые композиции[297].

Издавая, таким образом впервые в свет рисунки[298] с мозаик мечети Кахрие – Джамиси, в виде отдельного эпизода, автор руководился потребностью обнародовать интересную новость византийской археологии. Все заключения и мнения автора могут быть кратко выражены в следующем тезисе: Мозаики мечети Кахрие – Джамиси по своему стилю и техническому исполнению, равно как и по самым задачам внутреннего содержания составляют произведение собственно византийского искусства, без участия в каком бы то ни было виде западных мастеров живописи, и принадлежат периоду вторичного процветания византийского искусства в течении XI – XIII столетий.