Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.

Разумеется, было среди монахов немало высоконравственных личностей, стремившихся осуществить монашеский идеал и осуществлявших, насколько человеческая природа позволяла им это. Примером могут служить Симеон Новый Богослов и Дорофей. Симеон Новый Богослов, по происхождению из пафлагонского селения Галаты, в молодых летах был представлен своим дядей ко двору Василия II, но не прельстился удовольствиями придворной жизни; под руководством старца Симеона он проводил время в молитве и чтении священных книг. Постриженный в монахи в монастыре св. Маманта, он еще усилил подвиги: весь предался уединению, чтению, молитве и богомыслию; по целым неделям вкушал одни овощи и семена, лишь по воскресеньям ходил за братскую трапезу, в великий же пост пять дней ничего не ел, питался только по субботам и воскресеньям; спал мало, на полу, подстилая овчину поверх рогожи; на воскресенье и праздники совершал всенощные бдения, стоя на молитве с вечера до утра и во весь затем день не давая себе отдыха; не произносил ни одного праздного слова, — запершись в своей келье, или молился, или переписывал для монастыря книги. Пройдя с усердием возложенный на него подвиг учительства и избранный потом в игумены монастыря, он делил время между заботами по управлению монастырем и иноческими подвигами, а чтобы еще более усовершиться, назначил для управления старца Арсения, сам же уединился в келью.[2666] Дорофей принадлежал по происхождению к властельской фамилии из города Трапезунта, 12-летним ребенком бежал из родительского дома в город Амине (у Черного моря, близ Синопа) к Иоанну, игумену монастыря Рождества Христова (Геннас), принял от него пострижение и предался монашеским подвигам. Он услуживал братии, отличался смирением, повиновением и при этом не думал, что совершает что-нибудь важное. После продолжительных подвигов был посвящен в пресвитеры и ревностно стал отправлять службу Божию, — служил ежедневно в течении 62 лет. После основания собственного монастыря он заключился в него, никогда не выходил за его пределы, имел общение только с монахами, ведшими одинаковую с ним жизнь, и устранялся от бесед с людьми, жившими иначе; молитва его была исполнена сокрушения, — молясь, он орошал землю ручьями слез; настроение его беспрерывно проникнуто было религиозным экстазом и он удостаивался таинственных видений; в полевых работах он участвовал наравне с другими монахами.[2667]

Можно и еще указать на некоторых лиц, известных подвижничеством. Иоанн Мавропод до пострижения в монашество, а тем более после пострижения, вел жизнь настоящего аскета, так что удивлял придворных; он заботливо подавлял в себе страсти, был целомудрен, доводил даже целомудрие до крайности и дал повод придворным сплетникам рассказывать о том, как он избегает свиданий с родной матерью, щадя целомудрие; с сановниками и с самим императором он говорил открыто, без заискиваний. Возведенный в митрополиты, Иоанн еще усилил свои подвиги и научал других подвижничеству. У него постоянно было в мыслях отказаться когда-нибудь от архиерейской кафедры и начать жизнь монаха-молчальника. По поводу этого его намерения Пселл сравнивал монашеский подвиг с архиерейским и служение монаха со служением священника, находя последнее выше первого. По его словам, ошибаются те, которые думают, что молчальническая жизнь сама по себе есть постоянное собеседование с Богом, достижение высшего блага, возношение и отдохновение помыслов. Правда, такая радость выпадает на долю молчальников, но лишь немногих, да и тех посещает только изредка и на короткое время; подобно тому как молния блеснет и исчезнет, оставив после себя еще больший мрак, точно так же бывает с молчальником, — на один момент мир и душевное удовлетворение, во все остальное время тернии и опасности жизни. Между тем у архиерея постоянные занятия, а вследствие того в душевном его настроении более мира, более ревности, самое же дело не составляет обременения, как скоро оно производится не механически, но разумно, освещено философским сознанием. Иерейство не требует большого упражнения рук, движения ног или языка, но зато требует большого напряжения ума и восхождения к Богу; служить (λειτουργεΐν) Богу значит углубиться умом до мысленного созерцания сокровенных тайн. Оставляющий паству и удаляющийся в пустыню, это тот же полководец, который, оградив город стеной и обезопасив тем от нападений, затем покидает его и идет в другой город, незащищенный и неогражденный.[2668]