Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.

Монахи не любили заключаться в стенах монастырей. Многие из них, преисполненные, по словам историка, честолюбия и корыстолюбия, лицемеры в душе, хотя с виду посланники Божии, вращались среди людей, одетые в монашескую одежду, нося на теле вериги, с ногами грязными, руками заскорузлыми, располагались отдыхать на шкуре, клали под голову камень и своим аскетизмом, своими речами многих увлекали; они вели себя наподобие каких-то полубогов, предсказывали будущее, кому уменьшали пределы жизни, кому увеличивали.[2679] Ни одно публичное торжество не обходилось без участия монахов; как скоро скапливалась толпа, появлялись и монахи, вмешивавшиеся в толпу. Историк, описывая въезд Исаака Комнина в столицу, замечает, что он отличался необыкновенным блеском, не только простой народ, не только сенаторы, земледельцы и купцы приняли участие в торжестве, но также люди, преданные высшей философии, обитающие на вершинах гор, в ущельях скал или под открытым небом, как анахореты, так и ведущие общежительный образ жизни, — все они вышли из ущелий, спустились с возвышенностей, расстались с голубым сводом неба и пришли смотреть на царский въезд.[2680] Монахам воспрещено было посещать общественные увеселения, ипподром, театры. Они и не доходили до такого соблазна, чтобы присутствовать на зрелищах, но посетить свадьбу с ее играми, песнями и двусмысленными обрядами не отказывались, рискуя даже своей черной одеждой смутить веселое настроение гостей и послужить для легковерных дурным предзнаменованием.[2681] Не ограничиваясь городскими площадями и домами частных лиц, монахи проникали и в царские чертоги, у всех встречая радушный прием, в том числе у членов царского семейства. Некоторые императоры известны своей преданностью монахам, преимущественно те, на совести которых лежало много грехов. Из нашего периода наибольшую приверженность к монахам питал Михаил Пафлагон, путь которого к престолу весь был устлан грехом. Он не разлучался с монахом Косьмой Цинцулуком, постоянно руководствовался его наставлениями,[2682] угождал и другим монахам, отовсюду к нему приходившим, приветливо их встречал, сам обмывал их грязные ноги или прислуживал при обмывании, укладывал в свою постель, а себя покрывал их лохмотьями и ложился на полу, на ковре, с жестким камнем под головой. У монахов он выпрашивал обещание, что они будут предстательствовать за него перед Богом об отпущении его грехов. Многие давали обещание, но некоторые воздерживались, боясь, чтобы император не совершил какого-нибудь греха и в оправдание свое не ссылался бы потом на молитвенное заступничество монахов. Богатая милостыня, раздаваемая им монахам из специальной кассы, основание монастырей и другие благочестивые дела не удовлетворили всех монахов, перед которыми он, как полагали, исповедал свой грех прелюбодеяния и цареубийства. Пафлагону не без основания выставляли на вид, что он считает Бога слишком простым и неправосудным, если полагает, что возможно купить себе прощение казенными деньгами; добрые дела, говорили ему, тогда только возымеют силу, если он откажется от всякого непотребства, сложит с себя царское достоинство и в уединении оплачет свой грех. Внушения не остались бесплодными.[2683] Константина Мономаха, человека небезупречного в нравственном отношении, панегирист его тоже восхваляет за монахолюбие, видя в этом его качестве признак глубокого смирения; панегирист призывает в свидетели гору Синай, Гимеон, высокий Афон, обуреваемый ветрами Олимп и предлагает подтвердить истинность его слов, что герой его, Мономах, хотя сам не искал гостеприимства в этих центрах подвижничества, однако же всех оттуда приходивших радушно принимал, окрылял их подвижнические порывы, лобызал их немытые волосы и их власяницу ставил выше порфиры.[2684] У Феодоры, преемницы Мономаха на царском престоле, монахи пользовались большим почетом вследствие того, что сумели отгадать ее слабую сторону, боязнь смерти, и воспользоваться ею: они усердно предсказывали Феодоре бесконечные годы жизни и поэтому всегда были желанными для нее гостями.[2685] Наконец и Константина Дуку историки называют императором-монахолюбцем (φιλομόναχος).[2686]

Вращаясь в мире, монахи не стеснялись предаваться и мирским занятиям. Торговля была весьма обыкновенным у них делом. Афонский устав, утвержденный Константином Мономахом, служит официальным доказательством, что афонские игумены и монахи, построив мачтовые лодки, скупали на Афоне вино и иные произведения, отплывали в Византию и другие города и, как купцы, торговали этими предметами; некоторые монахи нагружали на Афоне суда строевым лесом, досками, смолой, и все это увозили для продажи мирянам. Новый устав торговлю лесом вовсе запретил, а на торговлю другими предметами наложил ограничения.[2687]