Византийское миссионерство

Когда благосклонное внимание варваров было завоевано, миссионер мог приступать собственно к своей религиозной задаче. Важную роль в его деятельности играло разрушение языческих капищ и статуй богов. Вот как описано уничтожение истукана в сказочном Житии Панкратия (см. выше, с. 117): «Блаженный Панкратий, взяв честной и животворящий крест и святые евангелия и икону Господа нашего Иисуса Христа, и икону святого апостола Петра, и его два кафолические послания, и изображение вочеловечения Господа нашего Иисуса Христа, которые он сделал на пергаменных листах (έν πίναξι χαρτώοις) вместе с иконой апостола, и, предержа те две иконы вместе с крестом, приблизился к [истукану] Фалкону и, подойдя к статуе и ударив ее рукой…»[1025]. Именно так действовал, кстати, и Израиль у гуннов, и Константин Философ у фуллитов (см. с. 151).

А вот как Житие Панкратия описывает проповедь язычнику: «Призвав меня, блаженный [Панкратий] сказал мне: «Сыне Евагрие, принеси мне Евангелие и [свитки] пергамена с изображениями и иконы“, каковые он [Панкратий] ставил перед нами, когда мы отправляли всенощную; и, сделав нужный поклон, поднялся[1026] и, развернув[1027] святое евангелие от Матфея, говорит мне: «Читай нам [это] место, сыне“; а сам блаженный удержал при себе то, что было на картинках. Когда я начал читать, он толковал и показывал им [язычникам Вонифатию и Ликаониду] всяческие образы (υπεδεικνυεν αύτοις απασαν εικόνα) воплощения Бога Слова так, как это передал ему блаженный апостол Петр. Он демонстрировал[1028] все с самого начала согласно с чтением (απ’ αρχής απαντα κατα τήν άνάγνωσιν).

Святого евангелия, от пришествия ангела к Деве и от времени Его рождения, и как он был крещен, и как был распят, и про все, включая чудеса, и про Воскресение. Все это, как было выше сказано, он показывал им ради вящего просвещения: Благовещение, Рождество, волхвов, вероломство Ирода, пастухов, ясли, пещеру, убиенных младенцев, Предтечу, Иордан, Господа, сошедшего в воды, Святого Духа, снисходящего к нему, то, что последовало за этим, апостолов, исцеления. Толкуя все притчи, он объяснял все, находящееся в евангелии, малое и великое, лучше же сказать, все великое в нем и ничего низкого и низменного (έσαφήνιζεν πάντα τά έν τω εύαγγελίω μικρά τε καί μεγάλα έγκείμενα, μάλλον δε πάντα μεγάλα έν αύτω, καί ούδέν ταπεινόν ή χαμερπές) — все это он показывал на картинках, а притчи истолковывал им (τά μέν έν τοίς πίναξι υπέδειξε, τάς δε παραβολάς διερμήνευσεν αύτοίς), говоря: «Любимые мои чада во Иисусе Христе, все это наш Господь… сотворил, появившись на земле и пребывая среди людей». Подошел блаженный [Панкратий] и показал им страсти, крест, погребение, Воскресение и [все] до [того] времени, когда Он вознесся на небеса с Горы Елеонской. И окончив все, [Панкратий] сел, приказав Вонифатию и Ликаониду тоже сесть, ибо доселе, пока не показал им все, он стоял. Блаженный сказал мне (т. е. Евагрию): «Чадо, свернув святое евангелие, положи его в ковчежец»[1029].

За безыскусность проповеди варварам на заре миссионерства высказывался Иоанн Златоуст, в средневизантийское время — Климент Охридский, а на самом закате Византии — Геннадий Схоларий. Несмотря на эти призывы, основной массив проповеднических текстов был чрезвычайно тяжел для варварского восприятия. Мы уже рассказывали и о чудовищно риторизованном послании Фотия Борису Болгарскому (см. с. 165) и о невероятно перегруженной сложными деталями «Речи философа» к Владимиру (см. с. 215). Можно предположить, что общая установка Константинополя была на то, чтобы ничего не упрощать в угоду варварской простоватости[1030]. За подобной установкой стояла уверенность, что в конце концов варварская паства присоединится к числу импер, ских подданных — а им‑то уже не дозволялось отговариваться своим неофитством. Однако практические миссионеры в своей повседневной работе неизбежно адаптировали преподаваемый варварам материал к их пониманию.

VIII