Византийское миссионерство

О том, какие именно тексты должны были переводиться для варваров в первую очередь, мы узнаем опять из Жития Панкратия: «Блаженный [Панкратий] мне [сказал]: «Берите, сыне, вместе с Ксантиппом… и пишите им (т. е. язычникам) книги таинств и разные чтения на важные праздники и [чтения] апостола и пророков, которые мы читаем во время великих праздников (λάβε., καί γράψατε αύτοΤς των μυστηρίων τούς τόμους καί τας διαφόρους των επισήμων εορτών αναγνώσεις καί του αποστόλου καί τών προφητών, απερ άναγινώσκομεν τας έορτας τας μεγάλας)“. Итак, каждый из нас, взяв свою книгу и свой пергамен (τον ίδιον τόμον καί τούς ίδιους χάρτας), сел и начал мгновенно писать. Ибо все (из окружения Панкратия?) были весьма искусны во всякой мудрости»[1031]. Константин Философ, придя в Моравию, «вскоре перевел весь церковный чин и научил их и утрене, и часам, и обедне. И повечерию, и тайной молитве»[1032]. Тогда же были переложены на славянский «Псалтырь и Евангелие с Апостолом и избранными службами церковными»[1033]. После же смерти Константина его брат Мефодий с помощниками «перевел быстро и полностью все книги [библейские] кроме Маккавеев… и номоканон, что значит правило закона, и книги отцов».[1034]

Принято считать, что Византия приветствовала богослужение на варварских языках. Действительно, Златоуст поощрял готскую литургию. Константин Философ во время спора о правомерности славянской литургии говорил: «Мы знаем многие народы, что владеют искусством письма и воздают хвалу Богу каждый на своем языке. Известно, что таковы: ар' мяне, персы, абхазы, грузины, согдийцы, готы, авары, турки, хазары, арабы, египтяне, сирийцы и иные многие»[1035]. Феофилакт Охридский хвалит своего предшественника Климента за то, что тот писал церковные гимны по–славянски (см. выше, с. 243) и гордится, что его собственный клир «научен Божьему слову на болгарском языке»[1036]. Филофей Коккин в XIV в. радуется, что «и римляне, и скифы, и персы, и савроматы, и готы, и инды, и эфиопы, и британы, и испанцы, и германцы, и галаты, и племена тысяч народов (μυρίων εθνών φύλα) воспевают Христа на своих языках»[1037]. И все‑таки в целом греки подозрительно относились к варварскому богослужению[1038], особенно после того, как от Империи отпали области, говорившие не по–гречески, и тем самым эллинство стало отождествляться с православием, а иноязычие — с ересью[1039].

В идеале византийцы хотели бы, чтобы обращение варвара сопровождалось его немедленным чудесным переходом на греческий язык. Так происходит с «аварами» в Житии Панкратия (см. выше, с. 118). О том, что переход в христианство «снимает» проблему языкового барьера, свидетельствует и сочинение Григория Декаполита, в котором фигурирует араб, вступающий в контакт со священником: пока варвар еще остается иноверцем, автор постоянно подчеркивает, что тот говорит «арабским языком»[1040]. Но стоит этому мусульманину обратиться, как упоминания о его языковой принадлежности разом из текста исчезают, и он в дальнейшем фигурирует как «бывший сарацин»[1041]. Тем самым вместе с религиозной чуждостью исчезает и этнолингвистическая.

Можно заметить, что между эллинистическим духом имперского ренессанса, утвердившимся в Византии при Василии Македонянине, и миссионерским духом, охватившим тогда же имперскую церковь, имело место противоречие. В этой связи эксперимент Константина–Кирилла предстает как невероятно смелый и в каком‑то смысле идущий против основной тенденции, господствовавшей в Византии в IX в.[1042] Особенно странно выглядело создание нового алфавита, глаголицы — потому‑то, кстати говоря, она и была вытеснена в православном ареале кириллицей, т. е. чуть модифицированным греческим алфавитом. В целом, нормальным языком православия византийцы считали только греческий. Лаоник Халкокондил с изумлением пишет об аланах: «Они бытийствуют (πολιτεύονται) в соответствии с верой Господа нашего Иисуса Христа, но языком пользуются совершенно особым»[1043].

IX