Существенным шагом в утверждении христианства на местной почве было открытие школы для детей. У нас есть сведения из написанного Иоанном Эфесским Жития Симеона Горца (1–я пол. VI в.); правда, тот наставлял в вере подданных Империи, уже подвергавшихся ранее формальному крещению — однако данный пример можно тем не менее использовать и для наших целей, поскольку гористая область, где подвизался Симеон, находилась на самой границе, и святой, к своему изумлению, не обнаружил там никаких следов христианства. Мотиву обучения детей уделено в этом Житии большое внимание. Поначалу, когда Симеон предложил деревенским жителям прислать к нему своих детей, они возразили: «[У них] нет времени, чтобы оставить овец и чему‑то учиться»[1069]
. Однако святому удалось тем не менее собрать к себе всех детей деревни, «включая малышей и девочек», обещанием подарков. Затем Симеон состриг у них на голове волосы в знак их посвящения Богу, причем во время этой операции «одни плакали, другие молчали»[1070]. Родители возмущались на самоуправство Симеона, многие забрали своих детей, но те по молитве святого умерли, после чего остальные родители уже не препятствовали его педагогической деятельности. «Он сделал детям таблички для письма и писал для них, и часто сидел терпеливо, словно в школе, и учил их, вместе мальчиков и девочек, а в течение 4—5 лет они выучили псалмы и Писание, и можно было слышать за литургией их звонкий хор»[1071]. Видимо, так же болезненно проходил процесс отъятия детей от родителей и в других местах — киевский хронист пишет, что Владимир «нача поимати у нарочитые чади дети, и даяти нача на учение книжное. Матере же чадъ сихъ плакахуся по нимъ… акы по мертвеци»[1072]. Важность открытия школы для обретения контроля над языческой паствой ярко видна в Житии Леонтия Ростовского (ср. с. 235). Одной из целей, которую преследовали варварские правители, когда открывали школы, была подготовка, среди прочего, кадров местных переводчиков. Так, у Агафангела «царь собирает армянских детей для обучения — одних сирийской, других — греческой грамоте»[1073].Миссионеры, оторванные от Константинополя, отчаянно вздорили друг с другом, о чем свидетельствует расписка, датируемая сентябрем 1395 г.: «Я, ничтожнейший иеромонах Матфей, обещаю… что когда я прибуду в Хазарию в качестве экзарха… я ни за что не буду создавать трудностей (μήποτε ένοχλήσω), [как о том] существует подозрение, [тому иерарху], который обретается в Киризон»[1074]
. В 1276 г. сарайский епископ Феогност жаловался патриарху Иоанну Векку, что «в его епархию приходят люди из различных епархий, понемногу из каждой, из Алании, Зихии и других стран вокруг них, а архиереи тех стран, чьи люди приходят в его епархию, сами прибывают в его диоцез ради этих людей, что из их епархий.Наша худость (патриарх Иоанн. —
Пребывание в варварской стране было тяжким испытанием для грека–миссионера. Мы знаем, как мучился Феофилакт в Болгарии (см. с. 242), как приходили в отчаяние Петр и Евфимий в Алании (см. с. 187), а спустя три века там же — Феодор (см. с. 274). Священноначалие пыталось облегчить своим иерархам службу среди варваров. В позднем по происхождению патриаршем акте № 114 так объясняется, почему с «незапамятных времен» Сотириуполь присоединен к Аланской митрополии: «Митрополия сия не имеет собственной архиерейской кафедры по той причине, что народ ее пастушеский»[1076]
, мол ни один иерей не согласился бы принять столь неблагодарной паствы, если бы не имел города на цивилизованной территории, где он мог бы отдыхать. И все же иерархи, поставленные на варварские епископии, под всеми предлогами пытались уклониться от выполнения пастырского долга (см. выше, с. 287).