Византийское миссионерство

Успехи в государственном распространении христианства длились до середины VII в. Последовавшие затем военные поражения Византии со стороны арабов и булгар, а также глубокий хозяйственный кризис привели к тому, что сил на централизованные зарубежные миссии не осталось. В этот период в Византии появляется новый для нее тип независимого миссионера–одиночки. Первым стал в VIII в. Стефан, епископ Сугдеи в Крыму, обращавший в христианство варварских завоевателей— хазар. Тогда же начинается постепенная христианизация славян, осевших на Балканах. Однако подлинный расцвет миссионерства средневизантийского времени приходится уже на следующий, IX в., когда, к примеру, появилось новое Житие апостола Андрея, рисующее его как подлинного индивидуального миссионера. При том что солунские братья Константин–Кирилл и Мефодий, «апостолы» славян, не были миссионерами в строгом смысле слова (мораване, к которым отправились учительствовать братья, к тому времени уже были крещены), тем не менее их можно рассматривать как представителей самого «интернационалистского» крыла византийской культурной элиты. Но хотя в целом появление таких людей в Византии IX в. нельзя считать случайным — тем не менее их «интернационализм» зачастую предстает в современных исследованиях несколько внеисторично. Константин твердо верил в то, что крещения достойны все народы и что все языки равно созданы Богом, однако это не значит, будто для него понятие ‘варвар’ было нерелевантно. В том единственном тексте, который был записан явно со слов самого Константина, латиноязычном письме Анастасия Библиотекаря (в передаче Митрофана Смирнского), варвары представлены вполне трафаретным образом: Константин пытался разузнать в окрестностях Херсона, где находится могила Климента Римского, «но поскольку все тамошние жители были не местными, но пришельцами из разных варварских племен, да и вообще жестокими разбойниками (immo vero saevi latrunculi), они уверяли, что не знают, о чем он говорит»[1088]. На непредвзятый взгляд, нет ничего преступного в том, что местное, да еще пришлое, языческое население не знало о каких‑то христианских мощах, неизвестно где и когда похороненных, — в этом контексте именование «разбойниками» не имеет иного обоснования, кроме общей гадливости. Тот факт, что Константин все‑таки разговаривал с варварами, выгодно отличает «философа» от принимавшего его у себя епископа Херсона, который, заодно с горожанами, «казались не столько гражданами города, сколько узниками тюрьмы, поскольку не осмеливались выходить за стены»[1089]. Насмешливость процитированного пассажа явно передает интонации самого Константина, который, в отличие от них, варваров не боялся, — но и пренебрежительность тона в разговоре о «разбойниках» тоже весьма характерна: будущий «апостол славян», как и всякий ромей, исходил из априорной категории ‘варварства’. Тем более исходила из нее имперская политика в целом.

Обращение Болгарии несет на себе все родимые пятна хорошо известной по ранневизантийскому времени государственной миссии. Эта христианизация довольно подробно освещена источниками, и потому на ее примере можно проследить, как была организована миссия. Греческие клирики вели себя в Болгарии грубо, не применялись к местным особенностям и откровенно навязывали неофитам не только византийское православие, но и греческие обычаи, не имевшие непосредственного отношения к христианству. Их нетактичность привела к тому, что болгары на какое‑то время переметнулись на сторону Рима. Благодаря их жалобе, отправленной Римскому папе, мы и знаем все подробности византийского способа христианизации. Характерно, что так же негибко вели себя и ученики Мефодия в Великой Моравии. Они тоже требовали, чтобы новокрещенные варвары скрупулезно выполняли все византийские правила, и это явилось одной из причин их изгнания из Моравии. Период 860–х гг. отмечен также первой попыткой крестить Русь. Епископ, посланный туда Константинополем, стал первым византийским миссионером, отправившимся за исторические пределы Римской Империи после VI в. Видимо, этот опыт, хотя он и описан в греческих источниках как удачный, не принес никаких долговременных результатов. Что же касается плана по обращению Хазарского каганата, то он, скорее всего, остался на бумаге. В целом можно констатировать, что, вопреки распространенному представлению, византийское миссионерство IX в. достигло довольно скромных результатов.

Однако, вопреки другому, тоже весьма популярному заблуждению, византийцы умели учиться на своих ошибках. В частности, патриарх Николай Мистик в его миссионерской политике учел опыт предшествующих неудач. Его письма о христианизации северокавказской Алании — замечательный документ. Патриарх учит своих посланцев снисходить к слабостям неофитов, в частности сквозь пальцы смотреть на многоженство знати. Среди других успехов миссионерства X в. — обращение части венгров и крещение Руси.