Византийское миссионерство

Как мы убедились на примере Николая Мистика (см. выше, с. 189), в X в. в новокрещенных землях греки пытались вести себя по возможности гибко. Посмотрим, удалось ли им сохранить верность этому новому принципу в их миссионерской деятельности на Руси. В данном контексте любопытен эпизод с дискуссией, шедшей в окружении князя Владимира, о смертной казни. С языческих времен у руссов существовал обычай виры — денежного возмещения за убийство. В Византии же широко применялась смертная казнь и различные калечащие наказания. Две эти нормы пришли в противоречие. «Реша епископи Володимеру: «Се умножишася разбойници: почто не казниши ихъ?«Он же рече имъ: «Боюся греха“. Они же реша ему: «Ты посгавленъ еси от Бога на казнь злымъ, а добрымъ на милованье. Досгоить ти казнити разбойника, но со испытомъ“. Володимеръ же отвергъ виры, нача казнити разбойникы, и реша епископи и сгарци: «Рать многа; оже вира, то на оружьи и на коних буди“. И рече Володимеръ: «Тако буди“. И живяше Володимеръ по усгроенью отьню и дедню»[734]. Таким образом, греки сначала убеждают князя ввести смертную казнь, но потом, видимо, под воздействием «старцев» присоединяются к просьбе о возврате древнего обыкновения. Независимо от легендарности этого известия[735], оно передает уверенность летописца в том, что и епископы поддаются обстоятельствам. О гибкости греческих клириков на Руси свидетельствует и такой факт: несмотря на некоторые сомнения в святости Бориса и Глеба, которые имелись у византийских иерархов, те не чинили препятствий в их почитании, а первая литургия этим страстотерпцам была написана греческим митрополитом Руси Иоанном I[736].

Для изучения повседневной миссионерской практики полезно обратить внимание на те вопросы, которые задают митрополиту Руси греку Иоанну II[737]. С одной стороны, общий принцип митрополита выражен девизом: «Придерживайся скорее строгости, нежели обычая страны (πρόσκεισο ουν μάλλον τη άκριβεία ή τη συνήθεια της χώρας)», причем сказаны эти суровые слова в обоснование отрицательного ответа на вполне невинный вопрос, можно ли есть мясо убитых зверями животных[738]. Чрезвычайно суров митрополит в традиционном для византийских миссионеров вопросе о многоженстве: во–первых, он заявляет: «ты знаешь, что не отрекшиеся от многоженства являются чужими для веры»[739], а во–вторых, велит отказывать от причащения «тем, которые бесстыдно и не краснея допускают общение с двумя женами — это далеко от нынешнего благочестия и благопристойного ромейского жития (πόρρω γαρ τούτο τής νυν εύσεβείας και της Ρωμαϊκής εύσχήμονος πολιτείας)»[740]. Весьма любопытное признание![741] Благочестие мерится Иоанном по близости к византийскому обычаю. Столь же строг митрополит и в вопросе о браке: на сообщение о том, что лишь князья и бояре справляют христианскую свадьбу, а простые люди «поимають жены своя с плясанием и гуденьемь и плесканьемь», он заявляет: «Иже кроме божесгвенныя церкви и кроме благословенья творять свадьбу, таинопоимание наречеться, иже тако поимаются, якоже блудникомъ епитимию дати»[742].

Все приведенные примеры вроде бы указывают на сугубую строгость митрополита, но с другой стороны, среди его ответов есть два, в которых он выступает сторонником терпимости: во–первых, призывает не казнить и не подвергать калечащим наказаниям чародеев и волхвов[743], а во–вторых, разрешаает священникам «из‑за страшного холода и мороза» поддевать под свое облачение шкуры животных, «будь то съедобных или даже несъедобных»[744]. К вопросу об одеянии священников Иоанн возвращается еще и вторично: описав, как должен выглядеть иерей во время службы, он затем формулирует общее правило: «Если даже обычаи страны (ή της χώρας συνήθεια) подталкивают к тому, чтобы отклониться от этой [формы одежды], все же в церкви и во время церковной службы [следует] одеваться именно так, а вне их пусть наслаждаются местным обычаем (χαιρέτωσαν τω έγχωρίω εθει)»[745]. Конечно, эти уступки местной специфике немногочисленны. Вспомним, однако, что по византийским законам колдовство каралось смертью[746], и оценим хотя бы это проявление терпимости.

III