Византийское наследство

Мысленно возопив, Иван Антонович подошел к шкафчику, достал из него бутылку коньяка — презент в нескольких дубовых бочках недавно поступил от французского «кузена» Луи, погрязшего в пороках и разврате. Налив янтарной жидкости в бокал, Никритин несколько раз вздохнул едва ощутимый яблочный аромат — и медленно осушил емкость. Алкоголь горячей волной прокатился по пищеводу, и через пару минут на душе стало гораздо теплее — ушли леденящие разум мысли.

Достав картонную коробку с яркой этикеткой, Иван Антонович извлек папиросу — иногда он позволял себе закурить, когда было особенно пакостно на душе. Но не трубку, как делали все — а самые обычные папиросы, правда, с душистым английским табаком, судя по всему, из какой-нибудь Вирджинии, что в Новом Свете.

«Даже здесь я пакостник изрядный. «Изобрел» папиросы, да с машинкой для их набивки — и на этом пополняю свою собственную казну. Ведь их изготовление принадлежит полностью Двору, и раскупают пачки как горячие пирожки на советском рынке, несмотря на баснословный ценник. Еще бы — сам государь-император такие курить изволит, да и трафарет на пачке соответствующий — «Царские».

Хотел победить заразу, научить здоровому образу жизни — и не смог, несмотря на всю власть, формально никем и ничем неограниченную. Да уж — известно, куда ведет дорога, вымощенная благими помыслами. Но если нельзя побороть порок, то нужно на нем зарабатывать — все же сорок тысяч чистой прибыли на папиросах сделано».

Иван Антонович снова налил себе коньяку, и теперь пил медленно, смакуя напиток. Докурив папиросу, смял ее в пепельнице, вздохнув удовлетворенно — первая и единственная за день. Хоть в этом сдерживался — но релаксация была хорошая, позволяла забывать хоть на время о непотребстве, которое он творил. Все же натура советского человека постоянно прорывалась — совесть порой прямо грызла, и он долго себя буквально бичевал за допущенные жестокости.

«Турки могут начать войну раньше?!

Вероятно, так и будет — они неизбежно нападут на Черногорию. Удобный повод для объявления войны…

Но не раньше апреля!

Буду тянуть время, сколько можно, хотя если османы все же засадят посла Обрескова в Семибашенный замок, то для моих расчетов так будет даже лучше. А если убьют, то вообще великолепно — мне полностью развяжут руки для резни. Обратка им прилетит серьезная — пусть отведают собственной кровавой стряпни по самое горло!

Но это произойдет чуть позже — нужно чтобы все внимание Порты было направлено на Черногорию и Морею. Восстание там давно готовится, православных греков и сербов наскребли по всей России полтысячи, обучили должным образом, многим выдали офицерские патенты. Так что местные войска есть кому создавать. На эскадрах Эльфинстона и Спиридова тридцать тысяч русских фузей, полмиллиона пуль Нейслера, две сотни полевых пушек — вполне хватит вооружить небольшую армию.

Хотя и здесь ты, батенька, поприжал хорошее вооружение. Отправил дрянные отечественные фузеи, «бэу», скажем так, а прусские трофеи оставил для стрелков, как аглицкие мушкеты «бесты» — те лучшие в мире. Так что с Лондоном надо дружить — лорды и моряков направили, и переход из Балтийского в Средиземное море обеспечивают. А как иначе — в любой момент французы напасть могут на нашу эскадру, защищая свой интерес в торговле с турками. Как правильно говорили янкесы в будущем времени — ничего личного, это бизнес!

Вот только есть у меня для них подлянка, и проведу я ее чужими руками, как водится!»

Иван Антонович усмехнулся, оскал у него был очень неприятный, почти волчий. Моментально спрятанный за приветливой улыбкой — дверь в кабинет открылась, и в него величественно вплыла молодая супруга, неся впереди чуть округлившийся живот.

— Софи, как я рад тебя видеть, моя любовь, — Иван Антонович обнял жену, стал целовать ее щеки и губы, шепча в ушко зардевшийся женщине всякие ласковые слова. Мария Хосефа обвила его за шею, сама пылко обняла, пребывая в счастливом настроении. Испанская инфанта очень любила своего мужа, Никритин часто замечал, каким огнем загорались ее глаза, когда вечером он приходил к ней в опочивальню. А как дрожала ее рука, когда вместе с мужем они начинали дворцовый бал.

«Девочки мои, я ведь вам двоим лгу, не моргнув глазом, говоря, что люблю только одну. Вот такая странность — вы мне дороги обе, а я, как истинный магометанин, по сути, банальный двоеженец. И здесь вру постоянно — готов умертвить балетмейстера, ненавижу танцы, но вынужден каждый бал выходить с супругой с чванным видом. Традиции нельзя рушить, их нужно соблюдать! И кто говорит, что самодержец всероссийский может делать все что захочет? Кто скажет, на дыбу вздерну!»

— Хайме, миленький, ты обещал мне сказку рассказать из будущих времен. Я не вытерпела и пришла…

— Расскажу, радость моя. Я тебя так люблю!

— И я тебя…

Глава 5

Константинополь

Резидент Российской империи

Действительный статский советник

Алексей Обресков

утро 9 декабря 1767 года