Визионер: Бег за тенью (СИ)

Митины зацепки, казавшиеся такими крепкими, оборвались как шёлковые ниточки на Снегуркиной шубе. Одно стало ясно — Прасковью Молчанову выманили подложным письмом. Оказалось, в Берендеево все живы и здоровы. Значит, кто-то наблюдал, хотел умертвить, но для чего? Жила тихо, скромно, ни с кем не зналась. Как такая может кого-то навести на злой умысел? Ведь душегуб не надругался даже, просто нарядил и оставил. Ни следов, ни отпечатков. Нехитрые Просины пожитки сгинули вместе с письмом. Нарядной Снегуркиной одежды никто не хватился. И даже Глеб Шталь до сих пор не помог — в университетской лаборатории до сих пор бьются с химическим составом той мешанины, что в крови была. Тупик, откровенно говоря.

Поэтому Снегурочкина папка так и лежала на дальнем краю бюро, и Митю всякий раз мучили угрызения совести, оттого что самое первое его дело так и не сдвинулось с мёртвой точки.

До тех пор, пока не настал первый день февраля.

* Мадам Виктория не сильно погрешила против истины, ведь Шаттэ — это безграмотная побуквенная калька с французского chatte — кошечка.

* Традиции, о которой говорит Митя, на деле не так много лет. Пьеса Островского «Снегурочка», где говорится о царстве Берендея, вышла в свет в конце 19 века.

* Все случаи взяты из реальной хроники происшествий в Москве начала 20 века.

Глава 4. В которой демонстрируются два фокуса с переодеванием без последующего разоблачения

Вокзал большого города — место всегда людное и шумное. Ни погода, ни время суток не сбивают с темпа этот кипучий поток. Александровский вокзал в Москве тому не исключение.

К семи утра тёмное небо над городом еле-еле начинает сереть, а на площади перед вокзалом ночная жизнь, немногим уступающая по громкости дневной, перерастает в привычный «балаган». Цокают лошадиные подковы, скрипит снег под полозьями, надрываются извозчики, ругаются отъезжающие, покрикивая на нерасторопных носильщиков. Фырчат автомобили, гудят паровозы, дребезжит ранний трамвай, минуя арку Триумфальных ворот.

Не какофония — симфония. И не хаос — упорядоченная кутерьма, каждый участник которой имеет свою цель и свою траекторию движения.

Городская пролётка с номером «432», прибывшая утром на Александровский вокзал, ничем от прочих компаньонок не отличалась. Чёрные бока так же покрыты снегом и грязью, кожаный верх наполовину поднят, открывая взгляду жёлтое суконное нутро и очертания молодой пассажирки. Извозчик номера «432», внешности столь же непримечательной, как и его повозка, прибыв на стоянку, спокойно слез с козел, приладил на морду лошади торбу с овсом и направился в сторону вокзала — видимо, для встречи прибывающего гостя. Клиентка осталась в экипаже.

Но ни через десять минут, ни через полчаса кучер не вернулся.

Пассажирка его продолжала сидеть, не шелохнувшись.

К моменту, когда окончательно рассвело, соседи номера «432» заподозрили неладное.

— Слышь, Ванька, — бородатый извозчик толкнул в плечо такого же бородатого товарища. — Чой-та сидит барышня одна и не моргает даже.

— Да спит поди! — Ваня подслеповато прищурился.

— Глазья-то открыты! Свои разуй шире!

— Ей-богу, зрит. И не шевелится никак. Эй, дамочка! — Ваня подошёл, пытаясь привлечь её внимание. — Здравие ваше ладно ли? А?

Кучер приблизился вплотную, заглянул в бездонные чёрные глаза и визгливо заорал на всю площадь, перекрикивая трамваи и клаксоны:

— А-а-а! Беда-то, какая, люди! Барышня помёрзнула совсем!

Отгонять зевак пришлось целым нарядом. И всё равно натоптали изрядно. К счастью, когда тело увезли, большая часть из них с разочарованием на лицах сразу рассосалась.

— Тефтельку надо звать, — Семён Горбунов огладил свои «моржовые» усы и рукой на сиденье указал. — Ежели кучер тут сиживал, Тефтелька сразу след возьмёт.

— Будем надеяться, — Митя наблюдал, как Вишневский посыпает порошком внутренности пролётки в поисках отпечатков. Этот ничего не пропустит, да только «пальцев» тут слишком много — экипаж, видно, не часто мыли. А сколько пассажиров в день у городского извозчика?

Здание вокзала — белое, новое, с двумя башенками над входом — разбудило в Мите воспоминания. Отсюда уезжал на фронт, сюда же с него и вернулся. Казалось бы, совсем недавно, а будто в прошлой жизни. Площадь тогда была чёрно-серая из-за обилия шинелей. И Дмитрий в этой толпе стоял такой же чёрно-серый, неразличимый среди других.

Маги, помнится, отдельно от солдат теснились — растерянные, сердитые, одетые вразнобой. Они и ехали потом особняком, в мягких вагонах, в отличие от солдат, которых утрамбовали битком в эшелон, едущий на запад. Дмитрий вспомнил и обратный поезд: с почти пустыми пассажирскими вагонами и грузовыми, набитыми до отказа длинными ящиками.

Теперь на мирный уже вокзал снова приехала смерть. На обычной городской пролётке.

Место происшествия поразительным образом напоминало картину месячной давности у пассажа. Не общим сюжетом, но деталями. Снова девушка в странном наряде, выставленная словно напоказ, снова эта нарочитая поза.