– Вот скажите мне, Орест Максимович, почему сюжеты в нашей живописи так патриархальны? Ну, что за однобокость! Мы уже в пятом зале ходим, а я смотрю и не могу понять. Вот мужчины все как на подбор – важные, уверенные, напыщенные. Каждый гордо демонстрирует свой род занятий – певец, писатель, военный, чиновник, богатырь…
– Богатырь – не профессия, – робко вставил кто-то из учеников.
– Призвание! – отрезала Полина. – А женщины? Либо красуются, либо страдают. И всё! Никакой истории за этим, никакого характера, цели в жизни. Блистают наружностью или терзаются от несчастной любви. Какая-то пещерная эстетика, не находите?
– Ну, а как же портреты государынь-императриц? – возразил Ганеман. – Екатерины, Елизаветы? Думаю, все согласятся, что там есть и характер, и устремление.
– Их по пальцам пересчитать можно. И потом – они всё-таки правительницы. А что насчёт обычных женщин?
– «Боярыня Морозова» Сурикова! – подсказал кто-то из группы.
– Молодец, отличный пример, – похвалил преподаватель. – Мало кто поспорит, что в этом образе есть темперамент, бесстрашие и, конечно же, жизненная цель.
– Я такого полотна не видела, – нахмурилась Полина.
– А давайте посмотрим и обсудим, оно как раз в следующей комнате.
– А нет там каких-нибудь девушек-кочегаров, авиаторов? Может быть, есть женщины-шахтёры? Шахтёрки? Шахтёрши? Вот видите, даже слова подходящего нет!
– Возможно, в залах двадцатого века найдётся что-то похожее, – рассмеялся Ганеман. – Пойдёмте.
Группа потянулась к выходу.
– Соня, ты идёшь? – окликнула подругу Полина.
– Я догоню.
Софья осталась возле грустной Васнецовской «Алёнушки». Сидит, бедняжка, на берегу – рыжая, печальная. Соне эта картина всегда нравилась, несмотря на безрадостный сюжет. Девушка даже придумала для сиротки собственную историю – более беззаботную. Алёнушка просто устала и присела отдохнуть на минутку. А на самом деле у неё всё в порядке, и никакой трагедии не случилось. Утомился человек немного, с кем не бывает?
* * *
Надо же суметь заблудиться в таких знакомых интерьерах! А всё из-за ремонта. Софья поняла, что свернула не туда, когда оказалась в незнакомом коридоре. Похоже, это служебные помещения. Зачем было перегораживать всё строительными лесами и завешивать тряпками! Как теперь отсюда выбраться? И где хотя бы один служащий? О, кажется, в соседней комнате кто-то есть. Соня прислушалась.
– Один последний раз, умоляю! Он хорошо заплатит.
– Нет, и не просите больше, я этим сыт по горло. Жалею, что позволил втянуть себя в сей гнусный проект. Это плохо кончится.
– Ты неблагодарный человек. Я ведь дал тебе адвоката!
– Да, и весь мой последний гонорар ушёл на него. Не будь вас с этой авантюрой – мне бы вовсе не понадобился юрист.
– Никто не узнает! Я обеспечу все меры безопасности, как в прошлые разы, даже лучше. Никаких улик.
– Увольте, с меня хватит.
– Семь тысяч. Пополам.
– А почему, кстати, пополам? Вам-то ничего не угрожает, всю грязную работу делаю я. У меня полиция на хвосте, а к вам никаких вопросов. Вечно вы, господа, чистыми из воды выходите.
– Этот заказчик вышел на меня, он мне доверяет. У него грандиозный замысел, и то, что мы уже выполнили – лишь начало. Сам видишь, он крайне щедр, особенно если задача сложная, а сроки поджимают. Новая работа непременно нужна к первому числу. Ты ведь нуждаешься в средствах, Анисим?
– А фараонов куда деть? – продолжал Анисим. – Они следят за каждым моим шагом. Сами видите, какая кутерьма поднялась.
– Я подыщу уединённое место, где никто не помешает. И подходящую модель сам найду, чтобы тебе было удобнее работать.
– Четыре тысячи.
Тяжкий вздох.
– Договорились.
Они и вправду хотят кого-то убить! Надо срочно сообщить Мите! Сердце стучало так громко, что, казалось, эти удары слышны во всём здании Третьяковки. Соня в ужасе попятилась и нечаянно задела ногой ведро с остатками краски. Жестянка с грохотом опрокинулась, и из проёма двери тут же выглянуло хмурое лицо студента Самокрасова. И второе – месье Франка.
Соня округлила глаза, пробормотала «извините» и опрометью бросилась наутёк.
Домой! И телефонировать! Или нет! В Сыскную полицию и сообщить лично!