Визит к Минотавру

– Не ври, все знают, что ты за воровство сидел в тюрьме и наводнил Кремону скрипками, сделанными топором…

– Я никогда не был вором, и в Кремоне нет моих скрипок. Злые люди ставят на ужасных инструментах мой знак, чтобы лишить меня чести и на моем бесчестье разбогатеть…

– Не ври, Дель-Джезу, все говорят, что ты в тюрьме почетный гость. А если говорят, значит знают…

– За что сидеть мне в тюрьме? Я мухи в жизни не обидел, и крошки я чужой не взял…

– Тогда зачем святая церковь всех предостерегает – знакомство или дружбу не водить с тобой?

– Они мне мстят.

– Не упорствуй, Дель-Джезу! Преклони колени перед церковью, покайся, и прощен будешь.

– Мне не в чем каяться – я делаю доброе.

– Ха-ха-ха! Все знают, что ты почти ослеп в тюрьме и от тюрьмы твоя чахотка…

– Клевещут на меня. Я потерял здоровье, создавая красоту, которая способна мир воспеть…

– Так покажи нам красоту! Ха-ха-ха-ха!..

Гварнери поднял скрипку, достал из-под полы смычок, провел им по струнам. Скрипка будто сделана в один день, в один миг, на одном вздохе, одним взглядом и прикосновением – так много в ней свежести и легкого дыхания. И вся она – сияние, будто не строгали ее, не пилили, не клеили, не красили, не лакировали. Будто Гварнери только представил ее себе на мгновение, и в ту же секунду она родилась. Будто подхватил на лету два осенних дубовых листка, сложил – и совершилось чудо.

И звук ее необычен – напряженный по силе, насыщенный, как солнечный свет, он так богат, мудр и могуч, этот необыкновенный чарующий звук – все притихли.

И пошел Гварнери по дороге, играя на скрипке, и никто его не удерживал, и никто не кричал обидных слов.

Маленький, сгорбленный, с огромной головой, шел он по дороге и играл для себя, для всех, будто магической силой своего заколдованного инструмента вызывал из марева будущего тех людей, для кого он прожил свою тягостную и светлую жизнь. Ни на кого он не сердился, ни на что не досадовал, ибо постиг всем существом своим, что гений – это добрая мудрость сердца. Не нужно ему богатства, поскольку нет большего богатства, чем радость трудного свершения. Не нужны ему почести, поскольку сам судит себя за достойное, а постыдного не совершит. Только любовь нужна гению для счастья да немножко человеческой благодарности. Пусть хоть через век…

***

Я тебя понимаю, – сказал комиссар. – Но он вор. И, оттого, что истекли сроки давности по старому производству, он преступником быть не перестал.

– Я знаю.

Комиссар посмотрел на меня поверх очков:

– Тебе жалко его?

– Трудно сказать. Мы ведь выросли на соседних улицах – могли быть товарищами.

– Он бы тебя обязательно предал, кабы товарищами стали.

– А может, все сложилось бы по-другому? Комиссар покачал головой:

– Диалектику поведения определяют наши поступки. Он ведь не демон, а обычный человек. Он нес в себе груз тяжкого преступления, в котором не раскаялся. И в каждой острой ситуации инстинкт самосохранения был бы все сильнее, а совесть все тише… и сговорчивее.

Я хотел сказать, что в тюрьму уходит очень умный, одаренный человек, и это ужасно неправильно – не то, что он уходит в тюрьму, и то, что он сделал, и за это многие годы проведет в неволе – с насильниками, грабителями и убийцами. Но тут вошел дежурный и доложил:

– Арестованный доставлен…

– Давайте, – кивнул комиссар.

Дверь отворилась, и два милиционера ввели Белаша.

– Свободны, – сказал комиссар конвою. – А вы, гражданин Белаш, садитесь. Будем говорить…

– Вы в этом уверены? – с вызовом спросил Белаш.

– И не сомневаюсь даже ни на минуточку. Это вы сейчас чувствуете себя таким гордым несчастным созданием, вроде Франкенштейна, а пройдет чуть-чуть времени, и вы начнете бороться за каждый месяц скидки с полагающегося вам срока… И я считаю это правильным, – неожиданно резюмировал комиссар. -Потому что человеку место на свободе, а не в тюрьме, особенно если он все осознал и понял, как ему надо дальше жить…

Белаш опустил голову и сказал:

– В этом есть определенный резон. Что вас интересует?

– Интересует нас все. А начнем мы с того, как вы, позвонив из аэропорта профессору Преображенскому, отправились в Москву.

– Пожалуйста, – Белаш мельком взглянул на меня и начал рассказывать: – Самолет прилетел по расписанию, я сел в такси и в двадцать минут первого уже был на площади Маяковского, где меня ждали Крест и этот мужик, которого я встретил на допросе у нашего друга Тихонова…

– Кто этот человек? Что вы можете о нем сказать?

– Я его никогда до этого не видел.

– И не поинтересовались у Креста, что это за птица такая?

– Поинтересовался. Но вы Креста не знаете: более хитрого и осторожного негодяя я в жизни не встречал.

– А что?

– Судя по тому, что этот мужик меня не опознал, он тоже обо мне ничего не знает. Крест сказал: все организовано так, что попасться мы не можем. Но не ровен час, так тебе лучше и не знать его – человек слаб духом, вдруг захочешь «мусорам» покаяться – да бог тебя побережет: захочешь, да не сможешь, сказать-то нечего… Тебе так лучше будет…

– Понятно, – сказал комиссар. – Значит, встретились вы…