Визит к Минотавру

Шуршали по замерзшему асфальту шины, и от ровного шелеста мотора клонило в сон. Вязли и медленно, бесшумно тонули мысли в мягкой одури, звучали обрывки звуков, фраз, плыли какие-то воспоминания, неподвижные, цветные, мгновенные, как фотографии. Красное солнце в окне гостиной Полякова, трещины на портрете королевы – «Скрипка, где моя скрипка?!.» -тонкие детские пальцы скрипача в черной дактилоскопической мастике… Кирпичные геометрические дорожки в антиалкогольной лечебнице – «…правда – не рупь, она по виду, может, и монета чистая, а на зуб ее не возьмешь…» – и прозрачные злые слезы Обольникова… Прекрасная белая девушка Марина Колесникова – «…ему пришлось победить Минотавра»… Пустой осенний парк – «Есть люди, способные сразу раскрыть отпущенное им дарование…» – это снова Поляков, и Иконников с аспидом в руке: «…это сыщиком можно быть первым или восемнадцатым…» Элегантный Белаш с перекинутым на руку плащом – «Страдивари» воруют, чтобы не попадаться"… Алюминиевый блеск сгоревшего листочка со следами цифр – «…будьте добрее, это вам не повредит»… Седая красивая Раиса Никоновна Филонова у портрета Иконникова – «…то, что прощается среднему человеку, никогда не прощают таланту»… Хоровод девушек на экране цветного телевизора в витрине напротив больницы, где лежал мертвый Иконников, и линованная страничка его письма… Мельник с лысым шишковатым черепом – «…ты как вошел, я тебя сразу понял…» – и сверкающие на дощатом столе ордена Полякова, и снова Мельник, сваливший тулуп у дверей комиссара… Шустрый седенький парикмахер Кац, лохматый, заросший до бровей Дзасохов – и курица со скорбным человеческим глазом, противное розовое злорадство Содомского, бесчисленные лица допрошенных людей, сумасшедшие от ужаса глаза Белаша, увидевшего Мельника, и снова Иконников: «…характер человека – это его судьба»… Бегущие по ломкому, трещащему льду Хрюня и Нико-димов… Багровое, в красных жилках лицо Федора Долгова: «…соседская девочка утром с голодухи померла, а у него – музей пополам с лабазом»… Тревожное дрожание в руках камертона и животный трепет сердца Никодимова…

Разве такое могло вместиться в два месяца? Хотя я забыл – это же семнадцать лет, а не два месяца А может быть, больше? Ведь скрипке уже двести сорок восемь лет. И разве со скрипки все началось? А с чего началось?

…Качаются, шумят зеленые волны, и мелькают на гребнях белые весла сиракузских трирем.

Звяк-звяк – ударяют в такт цепи гребцов. Тирану Миносу везут украшения для удивительного дворца, из которого нет выхода.

Тут-тук – возводят высокие стены, за которые можно войти, а назад нет выхода.

Скрип-скрип – бежит по папирусу перо Дедала.

– Зачем, мудрый всезнатец, возводишь дворец, из которого не улететь даже на твоих крыльях? Звяк-звяк – Дедал тоже раб.

– Зачем, Мудрость, служишь злодейству?

– Мой лабиринт прекрасен, а прекрасное не может быть присно злодейству.

Цок-цок – ты слышишь, Дедал, шаги чудовища?

– Но Минотавр лишь скроет здесь от взглядов людских свое уродство!

– Зачем же ведут в страшный дворец семь невинных девушек и семь прекрасных юношей?

– Я не хотел этого – я мечтал построить неслыханное чудо!

– Дедал, ты слышишь стенания и крики в твоем чудесном дворце?

– Я только раб, а деспот всегда сильнее мудреца!

– Смотри, Дедал, никогда не давало свободы и добра повиновение Мудрости тирану.

– Но я жажду искупления!

– Ты получишь его, отдав богам сына Икара…

– Нет, нет, возьмите лучше мою жизнь!

– С судьбой нельзя торговаться, корабль Тезея уже отошел от берегов.

– Нет, нет, нет! А-а-а!..

– Товарищ капитан, проснитесь!

Я открыл глаза – шофер Леша легонько похлопывал меня по плечу. Машина стояла около моего дома. Комиссар дремал. Я вылез из машины, осторожно притворил дверцу, и «Волга» бесшумно унеслась.

На заснеженном пустынном тротуаре я стоял еще долго, но так и не вспомнил, с чего все началось. Потом махнул рукой и пошел спать – до утра осталось совсем мало времени.