Визит нестарой дамы

Я отошла, села в другой конец и начала пялить глаза. Мне было не переварить всего сразу на похмельную голову. Он пошел за совком и веником, начал собирать осколки. Говорить не было сил ни у меня, ни у него. Он снял халат, остался в спортивных трусах. Выбритые снизу по колено ноги и до локтя руки делали его похожим на модельно стриженного пуделя. Налаченые когти, клееные ресницы и накрашенное лицо выглядели заплатками. Он достал бутылку виски, налил, сел рядом и обнял меня.

– Когда ж ты поняла? – Конечно, он был неисправим.

– Не знаю, немножко, когда ты мне картинку на сиську клеил, немножко, когда телефон записывал. Ты семерку еще в школе писал, то ли семерка, то ли вопросительный знак. Я просто не могла для себя сформулировать. Вообще-то классно сработано. Только вот история с сестрой какая-то… с душком. – Я была оглушена и говорила и смеялась под дозой контузии. – Подожди, но нос у тебя новый!

– Я же говорил, катастрофа.

– Как же так, почему же я не врубалась?

– Потому что так ничего не надо было объяснять, – сказал он нехорошим голосом.

– А теперь что надо объяснять?

– Все.

– Как говорили писатели Серебряного века, «если надо объяснять, то не надо объяснять».

К счастью, зазвонил телефон.

– Алло, – сказала я.

– Привет, – ответила Ёка. – Ну?

– Ёка, я хочу сообщить тебе пренеприятнейшее известие… – заверещала я, и Димка вырвал трубку.

– Добрый день, это Дин, – сказал он в нос в мяукающей манере Дин. – Лучше это известие сообщу вам я. Они согласны на встречу, сегодня в семь у Ирины. Жду вас и Василия.

– Будешь продолжать? – удивилась я, когда он положил трубку.

– Конечно. А собственно, что изменилось?

– Ну, не знаю… Если ты считаешь, что ничего, значит, ничего. Слушай, а ты ведь мне уже когда-то массировал шею! Ей-богу! – озарило меня.

– Конечно, у Пупсика с Васькой под Новый год. Семьдесят какой-то… Ты страшно перепила тогда.

– Не помню… Может быть.

– Ты стонала, будто мы трахаемся, и Пупсикова мать все время пыталась ворваться в комнату…

– И вот еще, винегрет с креветками, как цитата откуда-то… – Я циклилась на малозначащих вещах.

– Пнин набоковский. Помнишь, он на вечеринку приготовил винегрет с креветками. Ты еще говорила, как может извратиться русский человек, приготовив такое… Решил тебе доказать, что это вкусно.

– Не помню…

– Врешь. Да ты все время врешь. Ты уже сто раз меня узнала, я видел! Ты каждый раз при посторонних будто извинялась за меня, я же тебя знаю!

– Нет, клянусь. Просто чучело, которое ты изображал, меня парализовывало. Мне трудно было искать тон, мне и сейчас трудно его искать, – замялась я.

– Уж, пожалуйста, поищи! – рявкнул он.

– Когда от кого-то три года нет известий, а потом он является в маникюре и модулирует голосом, разные вещи лезут в голову. Мало ли как эмиграция по мозгам вдарила!

– О господи! В сексуальной ориентации я консерватор. Просто захотелось поприкалываться. На вас со стороны посмотреть, – говорил он правду, это точно.

– Зачем?

– Сорок лет. Потом прикалываться неудобно будет.

– Очень уж ты молодо выглядишь. Прямо портрет Дориана Грея.

– Знала бы, какой кровью. Я ведь фотомоделью пашу. Голодание, питание по Шелтону, тибетские шарики омоложения, дерьмо всякое. Моя харя – мой доход, – сказал он с отвращением.

– Но ты какие-то инсталляции делал…

– Ку-ку, мода на русское кончилась. Я даже книжку сваял, сам написал, сам издал, сам купил, сам читаю. Некому читать, Ирка. Америка нашему брату богатая мачеха, а богатая мачеха хуже бедной матери. Но я не жалуюсь! А на вас посмотрел, еще меньше жалуюсь. Семь лет прошло, а у вас вместо «что делать?» все еще «кто виноват?».

Я вылезла из-под его руки, встала и начала бродить из угла в угол. Так мне было легче.

– Что ты про нас понимаешь, дурак?

– А чего тут понимать-то? Два притопа, три прихлопа и тонна вшивой многозначительности.

– На себя посмотри, Петрушка! Вырядился! – Стало понятно, что сейчас мы заведемся и будем лаяться сутки, как до его отъезда, он был единственным человеком в мире, с которым мне интересно было выяснять отношения спринтерским способом.

– Маска – это не я. Маска – это свобода и анонимность. Маска освобождает меня от правил. Я хотел вырядиться, чтоб упростить историю. Хрена бы вы тут передо мной раздевались, если б не форма Деда Мороза? Вы бы тут потемкинские деревни навели! – медовым голосом заявил он.

Как я психанула, мне даже сразу захотелось двигаться, и я начала рассовывать вещи по углам.

– Не трогай, я сам, – отдернул он.

– Еще неизвестно, кем бы ты тут сейчас был, когда здесь естественный отбор поработал! Ёка в уголовщине по самую маковку! Пупсик фирму переводов дерьма сделала! В голове две мысли остались: одна про деньги, вторая – как бы Тихоня на сторону не сорвался! Тихоня стал неприличным журналистом! Васька двинулся на патриотизме! – орала я и запихивала его имущество по полкам и чемоданам, потому что, будучи имуществом Дин, оно имело право на разбросанность, а став Димкиным, раздражало до безумия.

– Я сказал, не трогай! – рявкнул он и вырвал у меня из рук джинсы.