Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

Вдохновляя российских художников, Григорович уверял, что для расцвета искусств не требуется уходящая в древность традиция[708]. И если, в отличие от науки, искусство не нуждается в ней, то у местных живописцев есть реальный шанс претендовать на почетное место в европейском искусстве, на то, чтобы учредить в нем особый «Русский вкус» или «Русскую школу». Такая претензия побудила его предложить читателям создать собственные правила художественного производства. Возможность соучастия в их разработке обосновывалась намерением Григоровича не только судить об имеющемся, но и определять пути развития, разъяснять отечественным живописцам их возможности, указывать, что и как им делать для того, чтобы создать собственную школу и стать самодостаточными.

Характерно, что первым условием реализации задуманного проекта издатель считал заключение с читателем соглашения о языке. Для создания локального художественного канона издателю была нужна ненарушаемая конвенция о нормах видения и оценки. Кроме того, предпринятая им рационализация художественного мира потребовала не только референтной теоретической рамки, но и введения вербальных категорий, посредством которых было бы возможно описывать и анализировать визуальные образы в пространстве текста. Поэтому он нудно и методично оговаривал каждое понятие, каждый используемый термин, объяснял, что и почему будет почитаться красивым, прекрасным или неприятным, что есть «изображение» и в чем его отличие от «подражания»[709], какие правила неукоснительны для художника, а какие «подлежат произволу»[710].

При том что основу его словаря составляли термины, заимствованные из академических учебников, в нем появились и новые концепты, например: вместо термина «приятность» он использовал слово «прекрасное», вместо «красота» – «приятное»[711]. В других случаях критик вносил в профессиональные термины существенные семантические изменения. Например, «костюмы» по Григоровичу – это визуальные знаки, позволяющие идентифицировать время и место действия и персонажей рисунка, то есть «угадать» их особенности[712]. Само по себе такое определение соответствует трактату Пиля[713]. Различие состояло в том, что Григорович требовал от рисовальщика костюмов аутентичности.

Подготовив таким образом инструментарий описания художественного мира, Григорович смог с его помощью приступить к изменению этого мира, то есть к его совершенствованию. На страницах печатного издания он «ставил руку» русского художника указаниями на достоинства и недостатки его творений[714]. Такая претензия, конечно, была узурпацией власти академических мастеров. Оценка художественной продукции давала Григоровичу возможность вторгаться в процесс ее производства, утверждать альтернативные ценности. Например, о пейзажах С. Щедрина он говорил, что их прелесть заключена в том, что «это отпечатки с натуры, весьма близкие. Воздух, дальность, строения, деревья, зелень, люди, все у него имеет жизнь, все нарисовано, все написано со вниманием, со вкусом»[715]. В словаре «Журнала изящных искусств» «внимание» значило учет перспективных искажений, а «вкус» – знание и соблюдение художественных правил.

Впрочем, «естественность» в понимании Григоровича была не менее символической системой, чем в классицистическом каноне. Во всяком случае, он не имел в виду копирование. Того же Щедрина критик убеждал, что ценность его картин была бы еще выше, если бы «…деревья, им изображаемые, имели лучшую форму. Формы деревьев в пейзажах Щедрина быть может весьма верны с натурою, но Художник может украшать и самую натуру, не погрешая против естественности»[716]. Эксперт явно подталкивал художника к созданию эстетически привлекательной, но не лишенной достоверности проекции собственной страны (в данном случае ее ландшафта).

Контуры того же намерения заметны и в отзывах Григоровича на полотна А.Г. Венецианова. Если руководствоваться желанием определить приоритеты, то трудно сказать, Григорович ли навязывал Венецианову натурализм и побуждал его к новому типу творчества, или критик рационализировал созданное венециановцами видение и технологию изображения «русской народности». Вероятнее всего, художественный поиск и рефлексия на него шли параллельно, исполняя друг для друга роль поддерживающих практик.