Вход и выход. Антология мистики

Он тяжелее, чем я, и крепче держится на ногах, но ниже меня ровно на три с половиной дюйма. Я также отметил его цилиндр, плащ или пальто из плотной шерстяной ткани и резиновые боты или галоши. Лет ему примерно тридцать пять, родился он в Америке, а учился в одном из университетов Германии – в Гейдельберге или во Фрайбурге. По характеру – вспыльчивый, но внимательный и учтивый в общении с другими людьми. Однако он не в ладу с обществом: видимо, есть в его жизни или в том, ради чего он в такой час куда-то направлялся, что-то, что ему хотелось бы скрыть.

Как я все это узнал, не имея возможности разглядеть его в темноте и услышав из его уст лишь одно короткое слово? Хорошо, объясню. Он тяжелее и устойчивее меня, потому что не он, а я отлетел в сторону. Он ниже меня на три с половиной дюйма, потому что кончик моего носа все еще покалывало после соприкосновения с острым краем твердого каркаса полей его цилиндра. Невольно подняв руку, я слегка задел плащ незнакомца, ощутив на ощупь фактуру ткани. А бесшумная поступь этого джентльмена говорила о том, что он был в резиновой обуви. Обладая тонким слухом, определить возраст человека по интонациям голоса ничуть не сложнее, чем внимательно вглядываясь в черты лица. Когда мы столкнулись, раздраженный моей неуклюжестью, он в сердцах пробормотал «Бык!», что в такой ситуации мог сказать только немец. Но то, как он произносил гортанные звуки, подсказало мне, что незнакомец – не американский немец, а выходец из Америки, долго живший в Германии, и что образование он получил к югу от Майна. Кроме того, даже в гневе он проявил себя как джентльмен и человек культурный. То, что он никуда не спешил, но по каким-то причинам хотел сохранить инкогнито, я понял, когда незнакомец, выслушав мои вежливые извинения, наклонился, чтобы поднять зонтик, который я уронил при столкновении, и той же бесшумной походкой продолжил свой путь.

Я решил по возможности проверить правильность этих моих умозаключений, а потому вернулся назад и по той же улице, по какой пришел, направился вслед за незнакомцем в обратную сторону к горящему в отдалении фонарю. Нас разделяло секунд пять, не больше. Никаких переулков, куда бы он мог свернуть, по дороге не было. Ни одна дверь ни в одном доме не открылась и не закрылась. И тем не менее, дойдя до освещенного газовым фонарем места, я никого впереди себя не увидел – ни незнакомца, ни даже его тени.

Так быстро, как только мог, я поспешил к следующему фонарю и, остановившись, прислушался. Вокруг определенно не было ни души. Желтоватый свет фонаря выхватывал из темноты лишь небольшой участок улицы. Лучше всего были освещены ступени и дверной проем респектабельного здания из коричневого песчаника, я мог даже различить позолоченные фигуры над входом. Этот дом был мне прекрасно знаком. Стоя в растерянности под фонарем, я вдруг уловил легкий шорох на ступенях и щелканье ключа в замке. Парадная дверь медленно отворилась, затем закрылась с громким хлопком, гулкое эхо которого прокатилось по пустынной улице. И тут же я услышал, как открылась и закрылась внутренняя дверь. Из дома никто не вышел. Но и в дом, если мое зрение меня не подводило, никто не вошел, в чем я не имел причин сомневаться, поскольку освещенная парадная дверь находилась на расстоянии десяти футов от меня и была хорошо видна.

Понимая, что при таких скудных исходных данных применить индуктивный метод не удастся, я долго стоял, пытаясь найти хоть какой-то смысл в этом странном происшествии. Необъяснимость случившегося была по-настоящему пугающей. Поэтому я испытал облегчение, когда услышал громкие шаги на противоположной стороне улицы, но, обернувшись, увидел лишь полицейского – поигрывая дубинкой, он с грозным видом наблюдал за мной.

II

Как я уже говорил, дом цвета темного шоколада, тот самый дом, парадная дверь которого в полночь открылась и закрылась сама по себе, без чьего-либо вмешательства, был мне хорошо знаком. Я покинул его не более десяти минут назад, проведя вечер с моим другом Блиссом и дочерью Блисса Пандорой. На каждом этаже этого дома располагалась только одна квартира. После возвращения из-за границы, то есть уже более года, второй этаж занимал Блисс. Я уважал Блисса за добросердечность, но его абсолютная неспособность к логическому и научному мышлению вызывала у меня глубокое сожаление. А Пандору я просто обожал.