Вход со двора. Роман-воспоминание

Старший сын, последний осколочек от некогда большой семьи (я увидел), положил в карман пальто завернутые в носовой платок ордена Ленина и Золотую звезду Героя – высшие признания от СССР.

Наконец все выбрались на асфальтовый пятачок, соскребая глину с подошв. Выбрались и замерли в изумлении: неподалеку полированным гранитом и начищенной бронзой сияли надгробия, ну просто невероятной красоты и величия. Это был настоящий кладбищенский рай, пантеон, этакий парад мемориального искусства, с дорожками, усыпанными гравием из искрящегося лабрадорита, с тяжелыми цепями, натянутыми меж гранитных тумб, с огромными стелами, о грани которых разбиваются медные орлы и еще какие-то другие гордые птицы. Мраморные девушки, обхватив руками точеные кувшины, – сама вселенская скорбь, рыдающая над покойными.

Кто же они, эти счастливцы, удостоенные высших кладбищенских почестей, перед которыми памятники Новодевичьего национального погоста выглядят только как попытка изобразить некую значимость умершего? Таких могил было здесь, наверное, не меньше двух десятков. У каждой стояли корзины живых цветов, сбрызнутые свежей водой.

Подошел какой-то человек в аккуратной униформе, с угрюмым ротвейлером на поводке. Оказалось, охранник, но для секьюрити довольно разговорчивый. Рассказал, что хоронят здесь наиболее заслуженных братков из числа солнцевского криминального «генералитета». Всех побили соперники автоматным и пистолетным огнем в самом цветущем возрасте. Старше тридцати лет никому не было. Лица покойных, выбитые на граните, сильно контрастировали с изысканным великолепием монументов. По поводу таких лиц обычно восклицают: «Ну и рожа!» Особенно меня поразил один. Даже рука вдохновенного художника не сумела убрать признаки самодовольной и жестокой тупости на толстощеком лице с торчащими под прямым углом здоровенными ушами и короткой шерстью над узким лбом.

Надпись внизу была соответствующая: «Колян, мы тебя никогда не забудем!» Колян в ответ ухмылялся щербатым, толстогубым ртом.

– И что ж это за мастера, соорудившие такое чудо? – спросил я у охранника. – Наши ведь, насколько мне известно, не могут полировать гранит, во всяком случае так?

– Итальянцы работали и по граниту, и по бронзе. У себя дома все делали, а сюда приезжали только собирать. Вот там, у забора, – охранник махнул рукой в сторону леса, – остановились автопоездом фургонов десять, наверное. Все нужное привезли с собой и работали круглые сутки…

– Деньги, должно быть, большие взяли? – произнес я, прикидывая в уме, каких сумм это все стоит. – Миллион долларов, наверное, не меньше?

Охранник засмеялся:

– Для тебя, наверное, миллион долларов – выше крыши. Верно? Здесь, дорогой мой, очень большие миллионы, тебе даже не осознать… Да и не нужно!

Ему вероятно хотелось поговорить и он спросил:

– Медунова хоронили?

– Да! – ответил я. – А вы что, его знаете?

– Кто ж Медунова не знает! Я, браток, многих знал и знаю. Скажи мне десяток лет назад, что с кладбища буду кормиться, в страшном сне бы не поверил. Я в Софрине служил, в бригаде ГРУ. Ушел подполковником, пенсия по нынешним ценам – гроши. Вот и нанялся с Урсулом охранять покой хлопцев этих несчастливых.

Собака, услышав кличку, посмотрела на хозяина всепонимающим взглядом.

– Платят хорошо, а самое главное – вовремя! – секьюрити посмотрел поверх моей головы.

– Ну, ладно, будь здоров! Вон ваши уже уходят…

После часовых поминок в ресторане Центрального Дома литераторов мы заспешили в аэропорт, но я никак не мог отделаться от раздумий все на ту же тему – о памяти и памятниках.

Незадолго перед этим я был в Москве на Новодевичьем кладбище. Там меня поразили два факта – первое, что наконец установили памятник Твардовскому. Могила поэта много лет удивляла посетителей полузаросшим холмиком. Сдвинутая к забору, в самую тень кладбища, она навевала тоску и вызывала горечь.

Могилку эту выкопали вначале Хрущеву, умершему 11 октября 1971 года, но сын его, говорят, устроил скандал с угрозой, что отца сюда не повезет ни под каким видом. И тогда власти, чтобы избежать и без того повышенного внимания к персоне нон-грата бывшего советского лидера, уступили и отвели ему место упокоения поближе к центральной аллее. А выкопанная могила пустовала больше трех месяцев, пока 18 декабря не скончался Александр Трифонович Твардовский.

Заступиться за него, видимо, было некому, тем более скандалить по поводу хорошего или плохого места. Вот и похоронили великого русского поэта у забора, в самом углу кладбища, и много-много лет не было здесь никакого памятника. Я всякий раз приходил сюда с букетиком цветов, купленных у входа. Радовало одно: возле могилы Твардовского была протоптана тропа. Народ поэта не забывал.

Ну, а потом памятник появился. Не чета, конечно, солнцевским ребятам. Что-то такое невыразительное и тусклое, что даже и не запоминается.

И второй факт, который больно тогда кольнул мое сердце там же, на Новодевичьем, – это памятник жене маршала Жукова Галине Александровне. Она была намного моложе мужа, но умерла раньше. Жуков пережил ее ненадолго.