Я взяла в свои руки руку Саро. Он не отреагировал. Но прикосновение к нему по-прежнему выдавало его присутствие. Его
Это был тот самый момент. Он настал.
– Саро, полегче со мной. Пожалуйста, милый, облегчи мне это.
Последующие шесть часов, пока ночь не сменилась ранним утром, я сидела рядом у его постели. Я держала его за руку, безостановочно покрывала его поцелуями, не такими, как почти двадцать один год назад, но повседневными, наполненными чувством. И говорила с ним.
– Ты был замечательным супругом и удивительным отцом. Ты почтил мою жизнь своим присутствием в ней. Я буду любить тебя вечно. Все в порядке, ты можешь уйти, любовь моя.
Я нежно шептала ему в ухо. И чувствовала, как тепло моего дыхания возвращается обратно ко мне.
– Это тело отлично тебе послужило, но теперь ты его покинешь.
Я повторяла это как стихотворение. Как мантру. Рефрен моей любви. Снова и снова. Когда я уставала от собственных слов, я начинала читать вслух Руми. Я ласкала его ступни. Гладила его волосы. Забиралась к нему в постель. Вылезала из нее. Поправляла каждый раз покрывало, когда он сбивал его в сторону. И когда мне показалось, что его тело начало страдать, я позвала медсестру. Тогда я прошептала «Я люблю тебя», в то время как она капнула из детской пипетки ему в рот несколько капель морфина, чтобы облегчить дыхание и расслабить мускулы. С каждой каплей я чувствовала укол сверкающего жала предательства. Морфин. Он ненавидел наркотики.
Я знала, что он хотел оставаться чистым и не подавленным туманом седативных средств так долго, как это было возможно.
– Не слишком ли много, нам обязательно надо это делать? – спросила я Кэти. Мой голос был тихим, но полным новых страхов.
– Да, так будет лучше, и я дала ему совсем немного, – успокоила меня сестра Кэти. Я наблюдала, как она раскрошила половинку белой таблетки. Она быстро растворилась в воде, перед тем как Кэти добавила ее в капельницу. – Это снизит затрудненность его дыхания. – И это сработало. Отек сошел с его языка и распухшего горла.
К трем часам утра я была измождена. Я попросила свою сестру побыть с Саро, а сама пошла на второй этаж, чтобы полежать рядом с Зоэлой.
У меня в комнате тельце Зоэлы было теплым и маленьким. Она умиротворенно спала, издавая легкое похрапывание. В этот момент она казалась мне одновременно и сильной, и ангельской. Я впервые подумала, что теперь в этом мире мы, только мы вдвоем. Затем я разрешила себе закрыть глаза. Насладиться передышкой. Только на секундочку, сказала я себе. Я посплю всего одну минутку.
Следующее, что я помню, это свою сестру, стоящую в сумерках возле моей кровати.
– Его дыхание сильно изменилось. Я думаю, ты должна пойти сейчас к нему, – сказала она.
Я сделала сорок шагов от своей спальни к комнате, ставшей хосписом.
Когда я потянула в стороны раздвижную дверь, его лицо было обращено к ней. Он смотрел прямо на меня. Я слышала дыхание, которое, я знала, было его последними вдохами.
Я забралась к нему в постель. Одинокая слеза появилась в уголке его глаза.
– Прости меня. Я заставила тебя ждать. Я заснула. Но сейчас я здесь. Я здесь.
Он ждал, чтобы я побыла возле него. Я поцеловала его в слезинку. После этого было еще лишь несколько вдохов. Они были неглубокими, слабыми, а затем стихли. Я лежала рядом. Я вдыхала новый воздух, воздух, в котором больше не было его.
Он ждал меня, так же, как ждал тогда во Флоренции, стоя возле фонаря под зимним дождем. Он покинул этот мир с тем же присущим его характеру упорством в своей любви, и я ничего не могла поделать с ощущением, что он говорил мне, что снова будет ждать меня и в следующем мире.
Я долго лежала там в тишине. Воздух был тяжел от моего стучащего пульса. Я поцеловала его еще раз. Может быть, мне стоило убедиться в его физическом уходе. Прошло двадцать минут. Дыхания не было. Наконец я почувствовала себя достаточно собравшейся для того, чтобы встать. Я была готова отважиться сделать первый шаг в новую жизнь. Я должна была сказать своей дочери, что ее папы больше нет.
Я повернула ручку двери, ведущей в мою спальню. Было немногим более семи часов утра, и солнечный свет мягко заливал комнату. День продолжался.
– Милая.