Вкус листьев коки

Приношение богине Земли, чтобы загон прошел успешно. Старуха запустила руку в пластиковую банку и зачерпнула пригоршню конфет, которые, видимо, были особенно по вкусу матери-земле. Судя по всему, мать-земля обожала конфеты и крекеры. Я надеялась, что она не заметит, что золотые и серебряные статуэтки на самом деле сделаны из раскрашенного олова. Крошечная свинцовая фигурка ламы тоже была к месту, но я никак не могла понять, зачем матери-земле большой пластиковый цыпленок. А также игрушечный грузовик, горсть сухих макарон и пакетик с цветными конфетти. Старуха обернулась, пошарила в ящике и торжественно извлекла нечто, что выглядело как сушеный морской конек.

– Зародыш ламы, – пояснила она, осторожно завернула его в бумажку и водрузила поверх кучи даров.

Мать-земля явно была не из робкого десятка. Она была не прочь выпить пива, лучше даже две или три бутылки, нюхнуть щепотку табака и залить все это парой кружек вина. Как и все уважающие себя андийцы, она разбиралась в листьях коки. Годились только лучшие, свежие, без единого пятнышка, и хранить их надлежало в плетеном кошельке с ломтиком лайма.

Наконец мы вернулись в грузовик и, подскакивая на ухабах, поехали в маленькую деревушку Пикотани. Мотор кашлял и отплевывался от грязного бензина, который мы купили вместе с блестящими листьями коки. В мелководных озерах стояли фламинго, а стада пушистых лам паслись на раскинувшихся безлесных холмах. Немногие животные способны выжить в суровом климате на высоте четырнадцати тысяч футов, дыша разреженным воздухом. Привыкшие к трудностям крестьяне существовали за счет скота и дополняли свой скудный рацион чуньо – мукой из сушеного мороженого картофеля и чарки. Для приготовления последнего блюда, распространенного в Андах, мясо резали тонкими полосками и выкладывали сушиться на солнце. Испанцы переняли этот обычай у индейцев, и слово проникло в современный лексикон и обосновалось даже на полках западных супермаркетов под именем джерки, или вяленое мясо.

Нас поселили в деревенском медпункте. Наложение швов, как гласила вывеска, обойдется в тридцать центов каждый, а уколы – в двадцать пять. «Осторожно, желтая лихорадка!» – предостерегал плакат тех, кто умел читать. «Сделай прививку своему ребенку!» – на высоте, где москиты попадались реже туристов, а шансов пережить ночь у них было и того меньше.

Мы только успели занести вещи, как нас тут же утащила коренастая кечуанка, одетая в пышные юбки. Ее волосы были заплетены в традиционные длинные черные косы. Звали ее Виктория; несмотря на короткие ножки, она топала по каменистой дороге с такой скоростью, что мне оставалось лишь тяжело дышать ей в спину. Под бесформенным пончо скрывались легкие недюжинного объема.

У нее был домик в Пикотани, но большую часть времени она проводила «в сельской местности». Я оглянулась на полдюжины каменных домиков и в недоумении подумала, что же это тогда такое, если не сельская местность. Она выращивала альпака и лам и этим зарабатывала на пропитание, как и все местные жители. Раз в неделю в полтретьего ночи приезжал грузовик и отвозил пассажиров в ближайший городок. Там они делали покупки и возвращались тем же вечером.

Виктория нигде не бывала, кроме этого города, никогда не видела кино или деревья. Ее двенадцатилетний сын хотел стать учителем английского, хотя мы были первыми англоговорящими людьми, которых он видел в жизни. Несмотря на то что она жила в полной изоляции, – а может, именно поэтому, – она беспрестанно интересовалась всем происходящим в мире. Как там, в Соединенных Штатах? Я не знала, что ей ответить. Горбатые киты? Телевидение? Светофоры? В конце концов, я поняла, что все это не имеет значения.

Разговор зашел о прялках, и вскоре мы уже ходили вперевалочку, как пингвины, завернувшись в пончо на манер мусульманской чадры. Не думаю, что она поверила хоть одному моему слову, но ее сын смотрел на меня большими круглыми глазами, и я знала, что однажды он сядет в грузовик, приезжающий раз в неделю, и никогда больше сюда не вернется.