Вкус любви

Помыть волосы, уложить их, выбрать подобающий наряд. Все эти действия превращаются в настоящую голгофу, ведь я должна увидеться с Андреа. У меня сложилось стойкое ощущение, что, выводя меня в ресторан или занимаясь со мной любовью, он испытывает лишь умеренное возбуждение. В итоге я, довольно поздно, свыклась с мыслью: в его кровати сама снимаю с себя чулки и, если ласкаю себя, то только, когда он спит, с тихим желанием его убить.

Андреа неплохо занимается любовью, но слишком скучно, что раздражает в данный момент: достаточно возбуждающе, чтобы вывести меня из оцепенения, но чересчур «прилизанно», чтобы унести в эротические миры, где я забыла бы обо всем на свете. Во всяком случае, не совсем впечатляюще, чтобы противостоять тени моего мобильного, лежащего рядом на ночном столике. Но, самое главное, Андреа ничего не видит. И не чувствует. Он ни разу не заметил, что в последние три недели я была то безумно возбуждена, распущена до неприличия, то вдруг становилась вялой и холодной, как рыба.

Часто, шутки ради, я говорила ему о Месье в невинном на первый взгляд контексте, однако это могло меня выдать, должно было меня выдать, если бы Андреа был хоть немного собственником.

Например, я ни с того ни с сего сообщила ему, что коллега моего дяди предложил мне поехать с ним на семинар в Женеву.

— Ты не поедешь? — только и спросил он.

— Разумеется, нет, — ответила я, испытывая досаду от того, что сижу голая на коленях мужчины и не внушаю ему никакой ревности. — Ты же понимаешь, он будет приставать ко мне в Швейцарии? — продолжила я и мысленно добавила: «Ну давай уже, реагируй!».

— Это точно, — ответил он, вот и все.

Возможно, Андреа просто не хочет ничего замечать. Это объяснение вызывает у меня гораздо меньшее беспокойство.

Вечер начала лета, сиреневый и радостный. Одевшись, пожалуй, слишком легко, я иду по переходам метро, неся свою тревожную похотливость, словно крест. Это тоже новое во мне: за две недели без видимых причин мой гарем вырос вдвое, и от меня за версту несет сексом, самым безнравственным образом. Часто я об этом даже не думаю. Я исступленно занимаюсь любовью и еще никогда не теряла столько пота и не кричала так громко. У Андреа и Эдуарда, Зильберштейна, Тома Парианта и Ландауэра уже не хватает ни рук, ни членов, чтобы успокоить мои вопли. До Месье я не до конца понимала смысл слова «нехватка». Повсюду, куда я иду, я объедаюсь мужчинами, я пожираю их глазами из-под завесы своих волос. Как только я остаюсь одна, мне тут же не хватает его. Я ищу Месье везде и нахожу похожие черты у своих любовников: в вольном слоге Зильберштейна, в красноречии Тома, в низком голосе Жерома Ландауэра, в овале лица Франсуа. Так, в случае каждого из моих «дружков» — как он любит их называть, заключив в двусмысленные кавычки, — у меня есть неплохой повод впасть в зависимость.

Но это не касается Эдуарда.

Ему тридцать шесть лет. О нем я узнала от своей подружки Мели, когда мы пили кофе на одной из террас площади Бастилии. Вместе с летом вернулось солнце, жара и избыток эстрогена — но только не Месье. Я вяло жаловалась ей на это с усталостью, характерной для моего общего нервного состояния.

— Теперь я его больше не вижу, — кратко описала я ситуацию, — и у меня не осталось мужчины, который был бы таким же любознательным и свободным от предрассудков.

И тогда Мели рассказала мне об одном преподавателе университета, с которым она недавно переспала. В тот вечер, когда они выпили по бокалу вина на его диване, Мели, уже находясь в легком опьянении, вспомнила, что у нее месячные, и что, подобно большинству мужчин, Эдуард наверняка потеряет к ней интерес, узнав об этом. Смертельно огорчившись, она решила честно ему во всем признаться.

— Для меня это не проблема, — улыбнулся он в ответ.

— Правда?

— А для тебя разве проблема?

— Нет. Просто я чувствую себя немного глупо, ведь пришла к тебе сегодня. Я — как испорченный подарок.

— Ты что! — воскликнул Эдуард, почти выпрыгнув из своего кресла. — Это всего лишь кровь, к тому же мне известно: в такие дни девушкам больше всего хочется секса. Поэтому ты правильно сделала, что пришла!

Он оставил ее, чтобы включить другую музыку, и, вернувшись, увидел: обнаженная Мели сидит на диване, скрестив руки на коленях, еще ошеломленная тем, что сейчас услышала. Они поцеловались.

— Я и правда умирала от желания, — призналась она мне, когда я, затаив дыхание, слушала ее, даже не представляя, какая меня ждет развязка.

После особенно пылких объятий возбужденная Мели, одетая лишь в свои огромные менструальные трусы, выдохнула в шею Эдуарду:

— Пойду выну свой тампон и вернусь.