Вкус любви

— Я почувствовал, что мы входим в штопор. Это стало опасно.

В дерьмо мы входим, вот куда. Сейчас у меня есть выбор — поверить ему или остаться при своем глубоком убеждении: Месье врет самым наглым образом. Мой череп раскалывается надвое, не понимаю, как справиться с этой болью. Я останусь такой на несколько дней, а он, разумеется, никогда ни о чем не узнает. И мне не очень хочется, чтобы Люси это видела, поскольку сейчас во мне не осталось абсолютно ничего от блистательной Элли, которой я кажусь вдали от этого мужчины. С учетом моих сальных волос, стянутых в хвост, и огромного свитера моего отца, я похожа на дерьмо. Через две секунды разговора я вновь начинаю нервно дергаться и накручивать свои волосы на палец до появления узлов.

— Как я могу быть опасной для тебя? Я? Я никогда не говорила тебе про обязательства и прочие глупости в этом роде.

— Я имею в виду не это. Я говорю о риске, который могу или не могу на себя брать. Ты же знаешь, для меня все непросто.

— По отношению к твоей жене?

— По отношению ко многим вещам. Мы входили в штопор. Ты прекрасно это понимаешь.

Я плохо справляюсь со своим возмущением.

— Если это так, зачем ты мне звонишь?

— Чтобы сказать тебе, что мне очень понравилось твое письмо. Оно настолько в твоем духе.

— Но если ты внимательно его читал, то наверняка помнишь: я закончила его предложением встретиться и заняться сексом.

— Совершенно верно, — говорит Месье, и мне даже не нужно закрывать глаза, чтобы увидеть, как растянулись в улыбке его губы. — Этот абзац мне тоже очень понравился.

— Только этот абзац?

— И идея заняться с тобой сексом. Образ твоей попки.

По крайней мере на несколько минут Элли, которую хочет видеть Люси, имеет шанс немного поблистать.

— И что дальше?

— А что дальше, детка?

— Что мы будем делать дальше, Месье? Будем трахаться или нет?

Он начинает смеяться, вполне искренне, но на какую-то долю секунды я улавливаю в этом звуке, который обожаю, чрезмерное веселье, и оно меня не обманывает: Месье смущен. Его застали врасплох, поскольку он был уверен, что обладает монополией на непристойные предложения, — но это недоразумение говорит о многом. Он ничего не знает о том жалком периоде, переживаемом мною, и о том, что я уже давно перестала говорить намеками. Эта тонкая игра требует участия обоих игроков. Не то чтобы я сделала выбор сознательно, просто это единственный способ эффективно использовать такие редкие моменты, как теперешний.

— Я не знаю, — отвечает Месье. — Что мне нужно сказать, Элли?

— Тебе этого не хочется? — спрашиваю я новым для себя тоном, полным чувственности куртизанки, подыскивающей наилучшие аргументы.

— Ты же знаешь, очень хочется. Как только я вижу тебя, сразу возбуждаюсь.

(Месье во многих отношениях напоминает «Затмение» группы Pink Floyd: на короткие мгновения слова, которые он выбирает, вспыхивают во мне и уводят меня за тысячу световых лет от того места, где я нахожусь, одному Богу известно куда — туда, где все, о чем он говорит, обязательно сбывается.)

— Тогда скажи мне, что мы встретимся. Нет ничего проще, чем снова оказаться вместе в гостиничном номере во вторник утром.

— Я бы очень этого хотел. Ты прекрасно знаешь.

— Так давай это сделаем! Ты все время повторяешь: «Ты прекрасно знаешь», но я совершенно ничего не знаю. Ты говоришь со мной так, словно умираешь от желания увидеть меня, но на самом деле старательно избегаешь меня. Думаешь, мне было просто это пережить? Ты неожиданно пропал. Если все кончено, я хочу, чтобы ты мне об этом сказал.

— Но я совсем не хочу тебе такое говорить. Я не могу сказать тебе подобное, это было бы непорядочно с моей стороны. Ну что ты делаешь, дебил? Паркуешься или нет?

В пелене звуков, заглушающей его голос, я смутно различаю шум его автомобиля и еще более далекий гул парижских улиц. Я сдерживаю вздох, который показал бы Месье, как сильно мне не хватает этого города, но сильнее моей тоски по Парижу желание оказаться сейчас рядом с ним в машине, чтобы видеть его, поскольку я на сто процентов уверена: на таком расстоянии он не сможет запретить себе прикоснуться ко мне. А в конечном итоге именно это мне и нужно. Вечер, опускающийся на улицы квартала Марэ, и руки Месье, щупающие меня под платьем, пока он объясняет, — но его слова уже не имеют смысла, — почему наша история не имеет права на жизнь?

Закончив ругать нерадивого водителя, он продолжает:

— Извини, но эти придурки совершенно не умеют ездить. Ты просто не осознаешь, что твое положение в тысячу раз проще, чем у меня.

— Но в чем? Объясни мне, в чем мне проще, поскольку лично я уверена: именно ты находишься в более выгодном положении.

— Я?

— Да, ты. У тебя есть жена, работа и плюс к этому еще и симпатичная девчонка, которая не просит ни о чем другом, кроме секса. У тебя есть все.

— Ты переворачиваешь все с ног на голову. Тебе двадцать лет, ты ни к чему не привязана, целый мир принадлежит тебе. А я должен считаться со всеми своими обязательствами. Поверь мне, тебе гораздо легче.