Вкус любви

Эмма Беккер Вкус любви

Худшие тираны — те, кто знает, как заставить себя любить.

Спиноза

Я столкнулась со старшим сыном Месье на линии номер 1, в районе станции Шарль-де-Голль-Этуаль. В это время в лицеях закончились занятия и в вагоны ворвались шумные ватаги студентов. Я вынуждена была встать, чтобы очередная партия смогла втиснуться в мой и без того уже переполненный вагон. Именно в этот момент почувствовала, как чей-то острый локоть уперся мне в спину, подняла взгляд от книги, чтобы приступить к традиционному обмену равнодушными извинениями, не предполагающему отключения iPod. Как обычно, извиняться я сочла бессмысленным. За что? За то, что живу? Или за то, что у меня есть спина?

Его голос, к тому же еле слышный, вряд ли что-то вызвал во мне. Но по какой-то причине я взглянула на него и уже через долю секунды наверняка знала: это его сын. Никакой магии, лишь неприличное сходство между оригиналом и копией, которое поразило меня словно гром. Мне потребовалось сделать над собой невероятное усилие, чтобы отвести взгляд от его больших глаз с тяжелыми веками, наполненных нестерпимой чувственностью, унаследованной от Месье, которую он, конечно, еще не осознавал. В моей голове словно заела пластинка: это он, это он, это он… Я чувствовала: парень вот-вот удивится моему настойчивому взгляду, поэтому сделала вид, что вернулась к Андре Бретону[1]. На самом деле даже не надеялась, что смогу думать о чем-либо другом.

Я и представить себе не могла, как мучительно больно ощущать его рядом с собой, вдыхать этот молодой запах, который не перебивает даже сильный аромат парфюма. Не заметила, как доехала до своей станции, — думаю, вполне могла проследовать за ним.

Шарль. Первенец. Помню, как во вторник утром, в голубой комнате отеля пятнадцатого округа, я ошеломила Месье, перечислив его сыновей по именам: Шарль, Самюэль, Адам, Луи и Саша. Все пятеро — из жизни, о которой я могла только догадываться. Я знала о старшем сыне подробности, о них он сам, наверное, давно забыл. Например, разгоревшийся за ужином спор по поводу каких-то исторических сражений, когда Шарль в порыве подростковой ярости стукнул кулаком по столу, едва не заработав отцовский подзатыльник. В тот день он вернулся из лицея под легким кайфом, и от его густых темных волос предательски пахло травкой. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, как сильно Месье его любит. В сравнении с этой любовью смутная нежность, которую он однажды испытал ко мне, выглядела безгранично нелепой.

Поезд сделал поворот, и Шарль снова прижался ко мне всем своим телом, незнакомым, но вместе с тем таким родным.

— Извините, — произнес он на этот раз с несколько смущенной улыбкой, показав отцовские ямочки на щеках и такие же белые зубы.

Передо мной стоял Месье и смотрел на меня впервые за последние полгода, Месье, которого я увидела словно через лупу, открывающую и объясняющую мне всё: дети, жена, всё, что он создал, всё, ради чего трудился не покладая рук, все эти цепи, сковывающие его ноги, все его удачи и границы его собственного царства. И я могла бы испытать сочувствие и даже умиление, но Шарль снова и снова отодвигался от меня, улыбаясь и извиняясь (и каждая улыбка напоминала мне Месье, лежащего подо мной после секса), и вся моя энергия была направлена на то, чтобы не закричать: «Прекрати улыбаться этими губами, ставшими для меня родными, убери с моей руки пальцы твоего отца, которыми он судорожно сжимал мои бедра во время оргазма, отвернись сейчас же, я не хочу — не могу — видеть эти серые глаза, которые даже не твои! В твоем лице нет ничего твоего, и даже этот минный нос, подарок твоей матери — возможно, единственное, что сделало из тебя отдельную Алчность, появившуюся на свет в результате любви Месье к другой женщине, поэтому умоляю тебя, прекрати». Я кусала изнутри щеки, чтобы не дай бог мои губы не разжались и не вымолвили ему причину, почему незнакомая молодая женщина в метро не сводит с него глаз, поскольку уже читала этот вопрос в его настойчивых взглядах.