Вкус нашей ненависти

Более-менее успокаиваюсь, когда вижу имя звонящего. Ребекка начинает разговаривать с отцом, но уже спустя минуту, она переводит вызов на громкую связь, стягивая одежду. Я занимаюсь тем, что споласкиваюсь в душе, а когда покидаю ванную комнату, застаю разговор на повышенных тонах. Очередной раз слышу то, что уже слышал. Её отец никогда не успокоится.

– Этот парень тебе не подходит, Ребекка, ты же сама это понимаешь.

Вскинув руки, её прямые волосы едва не встают дыбом из-за бешенства, которое выдаёт гнев на лице.

– А кто мне подходит? – ядовито спрашивает Ребекка. – Ах, да, конечно, Паркер. Господи, папа, ему двадцать девять, а он до сих пор ест козявки. Мужчина моей мечты!

Я едва держусь, хотя смешок всё же вылетел. Козявки? Серьёзно?

– Он взрослый, мудрый мужчина.

– Который ест козявки, – завершает Ребекка. – Он наверняка представляет их устрицами. Это ещё не единственный минус. Ненавижу эту дрянь.

– Что ещё тебя не устраивает?

– Он надевает эти ужасные очки и начинает свои занудно-интеллектуальные беседы, из-за которых я думаю о петле на шее. Но и это не всё.

– И что же?

– Я люблю Джейка, этого достаточно?

– В тебе говорит желание наперчить и пойти против меня, нежели любовь. Я желаю тебе лучшего.

– Естественно, тебе ведь лучше знать, что мне нужно. Да и к тому же, ты видел его лишь единожды, а уже сделал выводы. Первое впечатление может обманчивым, папа. И у меня для тебя сюрприз.

– Удиви меня, Ребекка.

– Я беременна. Да, отец Джейк, можешь не спрашивать, если нужно, специально для тебя сделаю ДНК тест. У нас будет ребёнок. Ребёнок, папа. Я оставлю его, и ещё раз повторяю: я люблю Джейка, ты ничего не изменишь.

На линии повисает гробовая тишина. Она длится не меньше пары минут, и всё это время Ребекка кусает губу или ногти, бродя назад-вперёд лишь в нижнем белье. Понимаю, что она не может найти себе место, вновь нервничая, хотя прекрасно знает, что это злит меня сильней всего.

Заправляю край полотенца на боку и направляюсь к ней, остановив хаотичные движения и заключив в объятия. Внезапно из её глаз брызгают слёзы. Она начинает задыхаться и сотрясается из-за беззвучных рыданий. В такие моменты в горле образуется ком, потому что отношения между ней и отцом желают лучшего, хотя это слабо сказано. Тогда подбираю мобильник и уже хочу поговорить с ним сам, как Ребекка меня останавливает, отрицательно закрутив головой. Мне приходится мириться и с этим. Конечно, головой понимаю, что лезть в чужие отношения хреново, но, когда дело касается её чувств и особенно сейчас, меня одолевает бешенство. Если кто-то хочет вывалить дерьмо на её голову, для начала придётся проделать то же самое со мной.

Если думал, что в горле образовался ком, то я слишком наивный, ведь он появляется сейчас, когда Ребекка вытирает тыльной стороной кисти слёзы и подавляет дрожь в голосе, прочистив его с помощью кашля.

– Думаю, наше общение может оставаться нормальным только через маму, – говорит она, нарушая гнетущую тишину.

– Ребекка… – голос её отца кажется надломленным, и я понимаю, потому что последнее, чего желаю – чтобы моя дочь или сын сказали мне то же самое. Только сейчас осознаю, что нет ничего хуже, когда собственный ребёнок не стремиться общаться с тобой. – Я желаю тебе лучшего.

Ох, мать вашу, наверно, стоит позвонить своим. Данная ситуация учит меня в первую очередь этому.

– Желать лучшего – это значит принимать своего ребёнка и его желания. Мне двадцать пять, и ты не хочешь это принять, значит, лучше свести общение к минимуму.

С этими словами, она нажимает отбой и уже не сдерживается. Я слушаю душераздирающие рыдания, с которыми Ребекка уходит в ванную комнаты и там же закрывается. Весь мой самоконтроль держится на тонкой ниточке, и сейчас она рвётся, поэтому стискиваю зубы так, что болит челюсть, ведь я сдерживаю порыв набрать номер её отца и поговорить с ним сам. Перед глазами нет никаких рамок, когда вижу, что она расстроена. И даже если человеком, который стал причиной слёз стал её отец, я не поступлюсь.

Но не сейчас. Плевать на него, намного важнее, чтобы Ребекка успокоилась.

Я останавливаюсь у двери, приложив голову к стене и стучу.

– Пустишь меня?

– Дверь открыта, Джейк, – осевшим от рыданий голосом, уведомляет Ребекка.

– Если ты хочешь побыть одна, я не буду заходить, даже если она открыта и даже если очень сильно захочу в туалет.

Слушаю всхлип, который она подавляет.

– Ты хочешь, чтобы я зашёл или нет?

Ребекка берёт минутную паузу. Это одно из самых сложных решений для неё: дать слабину передо мной. И порой начинаю винить себя. Только сейчас понимаю, что мог пойти иным путём, попытаться сделать так, чтобы именно со мной она могла дать эту самую слабину и стать беззащитной. Сейчас всеми силами стараюсь наверстать упущенное или быть тем, кем мог стать изначально. Не всегда получается, потому что периодически ступаю на ту же дорожку и вновь гну своё. Сложно перестроить себя и привычки, но стараюсь не только ради неё, а ради нас. Только со временем приходит понимание: чтобы сохранить, нужно потрудиться, где-то отказать и перебороть самого себя.