Вкус нашей ненависти

Останавливаюсь и девушка пулей вылетает наружу. Не спешу следовать её примеру, оставаясь на месте. Вряд ли она захочет, чтобы я слушал, и мне достаточно той улыбки, которая появляется на её губах, когда она начинает разговаривать. И чем дальше она отходит от машины, тем хуже слышу её, кроме того, напрягаю зрение до максимума. Тьму разбавляет лишь свет фар, которые тоже включил на максимальное расстояние вперёд. Не знаю, за что боюсь, ведь унести её могут разве что светлячки, но они куда-то запропастились. К счастью, Ребекка останавливается и остаётся в поле зрения. Она прижимает рукой мобильник к уху, второй обнимает себя, и я тянусь за толстовкой, обнаружив её в уголке сиденья. Эту же толстовку натягиваю на неё, не соизволив спросить, есть ли необходимость. Знаю, что есть, от высокой травы тянет холодком.

Она говорит по телефону ещё несколько минут, и всё это время на губах Ребекки улыбка, вовсе не та, которую она дарит мне. Эта улыбка тёплая, нежная, радостная. Она настоящая и искренняя.

По возвращению в салон машины, девушка дрожит, но продолжает улыбаться. Она поджимает колени к груди и обнимает их, сверху положив щеку. Её взгляд направлен за стекло, принимаю это за нежелание разговаривать и выезжаю в обратном направлении. Но удивлённо вскидываю брови, когда она начинает сама.

– Я разговариваю с ней каждый день.

– Каждый день?

– Да. Она всегда будет первым человеком, которому я позвоню.

– Почему?

– Потому что она всегда меня поймёт. Она моя мама и мой лучший друг. Никто не знает и не понимает меня лучше неё.

– Она знает всё?

– Да.

– То есть, вообще всё? – ещё раз переспрашиваю, для меня это немного непонятно. Я не звоню родителям ежедневно и уж тем более не делюсь задушевными историями.

– Да, всё.

– И про твои отношения она тоже знает?

– Она знает абсолютно всё, Джейк, – кажется, она медлит и что-то обдумывает, и я оказываюсь прав, потому что Ребекка добавляет: – Кроме тебя.

– Значит, уже не всё.

– Это временно. Когда идёт терапия, я не звоню, чтобы не беспокоить.

– И что ты расскажешь и объяснишь?

Ребекка жмёт плечами.

– Правду, как есть.

Не знаю, как на месте матери, но я бы не хотел знать про связи своей дочери. Ладно, возможно, хотел бы, но только чтобы знать, на кого направлять дуло пистолета.

– Как это вообще можно объяснить?

Ребекка поднимает голову и её бровь иронично ползёт вверх.

– Забавно, что я слышу это от тебя.

– Да, у меня тоже есть принципы, – усмехаюсь, закатив глаза.

– Какое-то двуличие с твоей стороны, ты не девственник с колечком непорочности на пальце.

– Ладно, если у меня когда-нибудь будет ребёнок и это будет дочь, хочется, чтобы она думала, с кем крутится.

– Не буду спрашивать, надо ли, потому что надо, ты мне кое-кого напоминаешь. Дам бесплатный совет. Не лезь в жизнь своей дочери и даже не пытайся ставить свои условия, у неё своя жизнь. Своя – это когда она решает, что есть, что пить, с кем общаться, вступать в отношения и так далее. Конечно, можешь делать это, но в том случае, если хочешь испортить ваши отношения.

Несколько секунд в упор смотрю на неё. Ладно, я не законченный идиот, чтобы ничего не понимать. Уверен, такие напряжённые отношение между ней и её отцом.

– Что у твоей мамы?

Ребекка тут же меняется, её уверенность тает на глазах. Она опускает глаза и начинает теребить подол толстовки.

– Рак.

– Это… дерьмово, – у меня нет другого подходящего слова. На деле оно подходит как никогда лучше. Это действительно дерьмово.

– Знаю, – коротко соглашается она.

– Поэтому ты разговариваешь с ней ежедневно?

– Не только поэтому, это просто одна из причин. Всё становится ещё ценней, когда находишься в подвешенном состоянии и не знаешь, что ждёт завтра.

– Но что-то же должны говорить, становится лучше или хуже, это же заметно.

– Да, но всё может поменяться. Нельзя загадывать, может произойти ремиссия или рецидив. У неё рак голосовых связок, о его наличии можешь не догадываться, пока не пойдёт что-то не так.

– Как узнала она?

– Сначала постоянная сухость в горле, потом голос начал отдавать хрипотой и некоторые звуки тяжело произносились.

Улавливаю движение руки и изменения тона её голоса, верный сигнал, что она только что смахнула слёзы. Хреновый разговор, понимаю, что продолжать его вряд ли стоит.

– Она поправится, – завершаю я.

Ребекка тихо выдыхает, продолжая смотреть темноту ночи.

– Знаю.

Больше ничего не говорю, а по возвращению, она покидает салон машины, едва слышно сказав спасибо. Девушка возвращается к огню, по волшебству в её руках появляется папка, которую некоторое время назад я был бы рад сжечь, но сейчас понимаю, что она работает как отвлечение.

Обхожу машину и спиной опираюсь на дверцу багажника, продолжая взглядом прожигать затылок Ребекки, что склоняется над документами. Не сразу улавливаю, как рядом с ней появляется Энди, а я получаю слабый толчок в плечо. Нет необходимости поворачиваться, чтобы узнать, кто присоединился.

– Твоя толстовка, – звучит больше утверждением, чем вопросом, но всё равно киваю. – Ты ненавидишь, когда кто-то надевает твою одежду.

– Не было выбора.

– Какое-то тупое оправдание.