Вкус невинности

Он вышел на минуту, очень быстро вернулся, держа в руках бумажку. Адель наигрывала что-то, склонившись над роялем. Лакруа заметил ее туфельки и начало лодыжек, обтянутых голубыми чулками, и это решило все, если только у него еще оставались сомнения. Адель, услышав его шаги, обернулась и снова улыбнулась.

- Ну, как, мой дорогой Лакруа, вы готовы?

- Возьмите.

Она изящно и неторопливо рассмотрела то, что он ей дал, сунула чек в сумочку и протянула ему руку.

- Теперь поедемте. Мы, кажется, обо всем договорились, и отныне, мой друг, я ваша.

5

С первых же минут Адель стала обнаруживать, что ее покровитель обладает одним пренеприятнейшим качеством. Господин Лакруа был прижимист, если не сказать скуп.

Конечно, три тысячи франков она от него получила. Но квартиру он ей нашел почти что на краю света - в квартале Обсерватории, на улице Кассини. Это был даже не совсем Париж. За домом тянулся Люксембургский сад, огромный, как лес; среди полей пролегал бульвар Монпарнас с его кабачками, увитыми зеленью беседками и качелями. Дом стоял в переулке, в самом конце аллеи Обсерватории, в нем было два флигеля. Лакруа снял для Адель третий этаж в одном из них. Этот вариант квартиры, видимо, был у него уже давно, Лакруа даже знал хозяйку, но Адель не слишком понравился торг, который он устроил в ее присутствии по поводу цены за жилье. После долгих препирательств остановились на тысяче франков в год, но было видно, что хозяйка не очень-то рада таким жильцам. Адель, желавшая, чтобы ее считали хоть чуть-чуть богатой, была унижена всей этой сценой и дала себе слово уговориться с хозяйкой по-новому, как только заработает денег и избавится от Лакруа.

Избавиться от него она надеялась еще до того, как он заподозрит, что она беременна. Три тысячи франков подкрепляли ее решимость - этого хватит на жизнь даже без новых щедрот Лакруа, к тому же, она надеялась получить что-то и от Жиске.

Несмотря на то, что предместье Обсерватории было довольно отдаленным, квартира в целом оказалась совсем неплохой. Оба флигеля, расположенные между двором и садом, соединялись застекленной галереей, служившей прихожей. Низкая каменная ограда, на которой стояли вазы с цветами, отделяла двор от сада. Всё владение было обнесено железной решеткой. Адель, еще в доме матери научившаяся обставлять жилище, вслух резюмировала:

- Здесь многое нужно будет сделать, Лакруа. Я полностью довольна только ванной комнатой, остальное нужно подправить.

- Я прошу вас только об одном: будьте благоразумны.

- Благоразумна? О, конечно. Но вы же понимаете, что я должна иметь хотя бы подобие того, что имела у графа де Монтрея.

В тот первый день разговор о тратах на том и закончился. В четверг стены в гостиной обили голубым шелком, галерею затянули веселеньким перкалем в белую и голубую полоску. Бело-розовая спальня, залитая светом, отливала золотом. Возле изголовья кровати Адель устроили драпировку из белого шелка, чтобы скрыть потайную дверь: через нее, пройдя по черной лестнице, можно было попасть прямо в сад. Для гостиной она купила толстый пушистый ковер, софу, этажерку черного дерева и стол-консоль. Только ванная комната, стены которой были отштукатурены под мрамор, ничего не требовала; Адель нравилась и сама ванна, тоже отделанная под мрамор, и то, что свет проникал сюда сквозь высокое и широкое окно с красными матовыми стеклами - проходя сквозь них, солнечные лучи казались розовыми. В целом это была очень уютная и кокетливо обставленная квартира; Адель даже готова была смириться с кварталом, где отныне жила.

В пятницу разразился настоящий скандал. Лакруа, обнаружив в счетах Адель три коврика за сорок франков, цветы на целую сотню и часы на такую же сумму, пришел в ужас. Адель защищалась, как могла, больше всего не желая, чтобы Лакруа думал, что может во всем контролировать ее. Ей были противны эти мелочные разговоры, но она все же пыталась сохранить дружеский тон:

- Чего же вы хотите? Я привыкла к определенному образу жизни, вы, конечно же, знали, что я пришла сюда не из улицы.

- Но, Боже мой, к чему столько цветов?

- У себя дома я полюбила цветы и полагала…

- Вы полагали, вероятно, разорить меня, вот что вы полагали!

Он почти кричал, Адель впервые услышала в его голосе офицерские нотки. Впервые кто-то говорил с ней так. Едва сдерживаясь, она произнесла:

- Если эти бедные цветы, господин Лакруа, вас разорят - как вам будет угодно! Но предупреждаю вас, существует много мужчин, которые охотно заплатят за эти цветы и которые не будут унижать меня мелочными придирками!

В глубине души Лакруа считал, что Адель обходится ему чересчур дорого, и мнения своего не изменил, но намек, брошенный ею, заставил его на миг представить, как целая толпа баронов и герцогов бросает мешки с золотом к ее ногам, а он, Лакруа, остается ни с чем, и в нем взыграло честолюбие. Черт возьми, он сумеет ее удержать. Со временем он обуздает ее, ну а сейчас… сейчас к дьяволу эти цветы!