Вкус порока

Будь проклят тот миг, когда я согласился! Работать таксистом в планы не входило. Сказать, что доктор Краузе ксенофоб, социопат и бесконечный брюзга – ничего не сказать. Он весь изворчался, пока мы ехали: какая гадость, что за машина, как я могу в ней сидеть? Она такая неудобная, в ней столько грязи… Я чувствовал себя незаслуженно оскорбленным. Средство моего передвижения, возможно, не относилось к представительскому классу, но салон я регулярно чистил! Пришлось укоротить пассажира – пригрозить, что высажу. Доктор уставился на меня с изумлением, потом фыркнул и скрестил руки на груди. А вскоре опять ерзал, нервно поглядывал на часы, шумно фыркал, когда я вставал у светофоров и пешеходных переходов.

– Боже правый… – исходил он желчью, – Опять пехота пошла… Не могли бы вы объехать этот праздношатающийся люд, Дмитрий Сергеевич, почему вы стоите?… А этого инвалида головного мозга зачем пропускаете? Давите его, здесь нельзя переходить! Да что за город, никакого порядка… Дмитрий Сергеевич, не могли бы вы поднажать, мы плетемся, как придавленные… Так, на следующем перекрестке налево.

– Нельзя налево, – огрызнулся я, – Запрещено. Не волнуйтесь, свернем на следующем перекрестке.

– Я с вами никуда не доеду! – возмутился Краузе, – Сворачивайте, чего вы боитесь? Машины стоят, инспекторы сюда не заходят…

И так разошелся, что я вывернул баранку и проскочил перекресток под запрещающий знак. Лишь бы не слушать это брюзжание! И сердце упало пятки – из-за машин, припаркованных вдоль обочины, вышел человек в форме и недвусмысленно махнул полосатой палкой. Я застонал от отчаяния. Делать нечего, заехал на свободный пятачок. Доктор Краузе как-то смущенно откашливался, сделал отсутствующее лицо.

– Спасибо вам, – в сердцах вымолвил я, – Довольны, Александр Петрович? Поворот в неположенном месте равносилен выезду на встречную полосу. Теперь вы точно никуда не успеете, а меня лишат прав. Сердечно благодарю.

Он как-то надулся. Создалось впечатление, что доктор Краузе собирается покинуть машину, чтобы искать другого олуха. Он даже взялся за ручку, но передумал. Разглядывал в зеркало медленно подходящего молодого сержанта. Инспектор ГИБДД сегодня встал не с той ноги, был мрачен, под глазами набухли мешки, движения были приторможенные. Я со вздохом опустил стекло. Он козырнул, что-то буркнул. Всунулась физиономия представителя государства. Он смотрел на меня отрешенно.

– Нарушаем, гражданин?

Я протянул документы. Несколько минут он их разглядывал, думая о своем. Потом махнул головой.

– Пойдемте в машину, протокол будем составлять.

– Не побрезгуйте советом, Дмитрий Сергеевич, – зашептал Краузе, – Не нарывайтесь, не пытайтесь себя обелить – вы виноваты. Нанесите скорбь на лицо, эдакую обреченность – помните маску Пьеро? И обязательно скажите: вчера вас бросила девушка, а сегодня вы не соображаете, что делаете. И непременно любимая девушка, уяснили? Такая любимая, что с ума сходите и жить не хотите…

– Что за чушь, Александр Петрович? – я хлопнул дверью и побрел в машину ДПС, как на Голгофу.

Напарник сержанта отсутствовал. Инспектор с кислой миной заполнял протокол, я украдкой подглядывал. Ручка плохо писала, он давил на шарик, пытался расписать на ладони. Слова выходили коряво: «…остановлен экипажем в составе сержанта 4-го полка ДСП…» Описался, но мысль интересная. Я приложил усилия, чтобы не улыбнуться. Если по Фрейду – то, видимо, заниженная самооценка.

– Что же вы так, Дмитрий Сергеевич? – вздохнул инспектор, – Ведь этот знак не сегодня поставили. Лишаем прав? Или штрафуем на пару МРОТов?

И тут я понес какую-то ахинею. Краска залила лицо, я так вошел во вкус, что сам поверил! Все валится из рук, голова не варит. Я знал, что нельзя сворачивать, но… мне уже все равно, господин полицейский. Хоть десять тысяч рублей, хоть сто. Может, хоть вы поймете? Такая женщина, мечта поэта, любовь с десятого класса – свадьба через месяц. Счастливейший человек на свете – и никогда не нарушал ПДД! И вдруг трагедия, конец света, жизнь кувырком! Объявление о разрыве, роман с начальником, который через месяц везет ее на Канары, а впоследствии под венец! Тьма, опустошение, и мне уже плевать, как сложится дальнейшая жизнь! Я так увлекся, что к середине трагического повествования даже сорвался на фальцет.

Дрогнула ручка в руке сержанта. Вывела слово и снова дрогнула. Он слушал. Я оборвал монолог на полуслове и с душераздирающей скорбью уставился в лобовое стекло.

– Да уж… – пробормотал инспектор… и вдруг сложил пополам недописанный протокол! Я мельком глянул ему в глаза. Он так смотрел, словно мы с ним уже выпили. Гаишник поколебался и вернул водительские документы.

– Ладно, идите, – его голос тоже просел, – На первый раз прощается. Но больше так не делайте. Счастливого пути… и выбейте из головы эту дуру.

Садясь в машину, я сгорал от стыда. Тронулся, не глядя на доктора. И только у светофора, встав на красный, выпустил пар.