Вкус свинца

– Ха! Я же сказал, если бы был! Если бы! – повторяет Коля. – Но я не на вашем месте. В кухне можно трепаться, о чем угодно… Знаешь, я, тут полеживая, пораскинул мозгами и понял, что затевать такую рокировку очень сложно. В действительности, это просто невыполнимо, если понимаешь, о чем я.

– Наверно, понимаю… – не ожидал от Коли подобного философствования. Очевидно, долгое пребывание в постели все-таки оказывает свое воздействие на мозг.

– Смириться с иноземцами в своей стране, наверно, еще смогу, а вот по силам ли прижиться в чужом месте? Не уверен.

– М-да, что тут скажешь.

– Именно, поэтому я и остаюсь на своем месте, а вы – на своем. Как говорил старый Лавиньш, в чужие штаны и мешок запихать можно. Каждый сам должен решить, что ему делать. А если будет невмоготу, где-нибудь тут и спрячусь.

– Под кроватью?

– Не валяй дурака! Иди.

Алвина со своими коровами обитает за южной границей Зиепниеккалнского кладбища. Здесь, среди песчаных дюн, где кадеты военной школы в девятнадцатом году сражались с бермонтовцами, здесь, где мы, мальчишки-подростки, гоняли с горок на лыжах – они тогда казались такими высокими, – земля здесь довольно скудная, но для нескольких коров и коз корма хватает. С другой стороны улицы Малу – пастбище, да и опушки полны густой травы – летом вволю и на зиму можно сеном запастись с лихвой. Если идти по улице Реймерсмуйжас – еще недавно она звалась улицей Мисы, то кажется, что в каждом доме держат какую-то скотинку и кур. Сельский воздух здесь врывается в ноздри куда сильнее, чем в городе. Да что говорить – тут городом и не пахнет.

– Кого ищем? – хозяйка за веревку тащит из сарайчика старую жестяную ванночку, полную дров.

– Вы Алвина… – вдруг вылетела из головы ее фамилия. – Тетя Алвина, я от Николая. Брискорна. Коля заболел. Меня зовут Матис, мы вместе работаем.

– Ах, Боже ми… Никак в больницу попал?

– Нет, не так страшно. Дома лежит. На Рождество простудился, кашляет, сопли текут… Но надеется через неделю быть на ногах.

– Жалость какая! Как он там один управится? – веревка выскальзывает из пальцев Алвины, когда она взволнованно прижимает ладони к груди. – Я ж говорю, жил бы у меня, вылечила бы в два счета. Зову, зову, а он ни за что. И на работу далеко ходить. Не завел ли он там себе милашку, а?

– Ни одной не заметил. Нет у него времени, много работы, – похоже, тетка Алвина собралась языком почесать, но у меня нет ни малейшего желания слушать бабью болтовню. – Разрешите! – поднимаю упавшую на землю веревку и тащу ванну с дровами в сторону крыльца.

– Да я и сама могу, но, раз уж такой помощник сыскался, возражать не буду.

Ну, я влип. Она выпытывает, кто я, кто мои родители, где живу и так далее. Отвечаю вежливо, но кратко и неохотно, спрашиваю, не нужно ли еще чем-то помочь. Нет, сама справится, только поленья такие тяжелые. Приношу дров по крайней мере на неделю, а, когда направляюсь к дверям, хозяйка ставит кофе на стол. Напрасно я талдычу про срочные малярные работы. Насильно усаживает меня за стол, потому что так же нельзя – работать заставила, а кофе с печеньем не предложила. Стыдоба. Пока лакомлюсь угощением, она берет с полок мешочки с травяными чаями, отсыпает в небольшие бумажные пакетики и, не прерываясь, рассказывает, как раньше служила у хозяев в Эргли, а сюда перебралась к брату, который уже на том свете. Теперь ей нужно все тянуть одной. Мужа Господь прибрал на войне в семнадцатом; сын связался с большевиками, погиб в девятнадцатом. «Спасибо Нику, добрый человек, находит время помочь. Могли бы жить вместе, но как сойтись с мамой своего дружка Густыня. Я же помню, как оба они в коротких штанишках в школу ходили. И Николай такой сдержанный, наверно, надеется встретить кого помоложе. Да, годы летят, все мы стареем. И что там я, старуха…»

– Ой! Ну, малыш, я тебя заговорила. Ты уж не серчай, хочется же с кем-то поболтать.

– Конечно… вам спасибо большое за кофе. Ну, я пойду.

– Тут тысячелистник, малинка, ромашка, липовый цвет… пусть Никиньш пьет и поправляется, – на прощание она сует мне в руки пакет с травяными чаями.

Встаю из-за стола, и чувствую – у меня голова кругом идет, поскольку, говоря словами Вольфа, на карте каждой кочке место нашлось – девятнадцатый год, школьный товарищ Август, Николай родился под Эргли. Выйдя на дорогу, припоминаю и фамилию Густыня – Надель. Die Nadel. Иголка, хвоя. Поэтому и дом называется Скуиняс[18]. Ха, меня не проведешь!

– Я знаю, кто такая тетка Алвина! – войдя в комнату Коли, кладу на стол пакетики с чаями.

– Ну, и кто она? – Коля смотрит на меня.

– Сам знаешь. Мать Густыня!

Коля отворачивается. Тьфу ты, как неловко вышло. И как я, дурак, не подумал о том, что раскрытая тайна может его огорчить. Ну хоть бы раз прикусил себе язык.

– Пинкертон, ничего не скажешь, – Коля говорит, не глядя на меня. – Я думал, что будет лучше тебе не знать про это… Ей-то, я надеюсь, ничего не ляпнул?