Вкус терна на рассвете

И вновь представилось ему неузнаваемое, преображенное в своем беспросветном затмении лицо матери. Ее глаза, лишенные навсегда света любви и разума. А когда-то взгляд этих глаз был словно прохладная живая вода для его омертвелого детского сердца, опаленного страхом и ожесточением к отцу, который угрюмо властвовал дома, как властвует сильный и матерый хозяин-зверь в своей затаенной берлоге. И побои отца, которыми он, не стесняясь, в равной мере оделял и жену и сына, и злая нехорошая ругань его, и постоянная угроза, исходящая с его стороны, — все это предрасполагало к тревожной и молчаливой подавленности матери и сына. Но между ними была та горячая, безмолвная, потаенная и недоступная для власти отца нежность, которая помогала обоим выстоять в жестокие дни… И вот теперь, в эту минуту, прорвалась она снова к нему, чтобы утешить и обласкать его на прощание — бесконечная, вознесенная выше законов и человеческого суда, охраняющая от зла — материнская нежность.

И тут ему почудилось, что он ни от кого не убегает, а едет, направляется в какое-то обетованное, единственно безопасное для него место. Он взглянул в окно и увидел, что проезжает сейчас мимо знакомого села Рябуши. Проплыли невдалеке приземистые избы под двускатными железными и шиферными крышами, укрытыми белым покрывалом. Пошли заснеженные леса и поля. Замелькали светлые стволы березовой рощи, в глубине ее дальние серебряные деревья тихо кружились на белом ровном снегу.

БАБА ДОРА

1

Пока не приехала Бэла, баба Дора жила на веранде. Раньше у нее была отдельная комната в доме, но стало известно, что приедет племянница хозяина поступать в институт, и бабу Дору вместе со старым диваном перенесли на веранду. Были и другие комнаты, но в большой собирались по вечерам гости, в третьей спали хозяин с женой — вот и весь дом. Куда девать бабу Дору после, когда настанут холода, было пока неясно.

Но приехала Бэла, и все переменилось.

— Дядя! Тетя! Что это такое? — возмутилась она и, не желая никого слушать, перенесла постель старухи в маленькую дальнюю комнатку. Пришлось бабе Доре вновь возвращаться на свое прежнее место.

— Ах ты моя красавица! Огонь девка! — растроганно хныкал дядя. — Вся в мать! Ну просто копия! — Он обнимал Бэлу, прижимал ее к своему крутому животу и целовал в щеки, укалывая волосками густых маленьких усов.

Тетка промолчала — Бэла привезла большой, будто камнями набитый чемодан с разной южной снедью и насильно вручила ей все свои деньги. Почти двести рублей. К тому же тетке было неудобно перед чужими, что она выселила на веранду бабу Дору, мать умершего первого мужа, — всякий мог ее осудить, несмотря на то, что только из милости она столько лет продержала у себя эту бесполезную старуху.

Дядя с тетей уходили на работу, и Бэла, проснувшись, в одном купальнике расхаживала по дому, кормила бабу Дору, завтракала сама и потом выходила со своими книжками и тетрадками в сад. Там на раскладушке она лежала, подперев рукой щеку, и читала, а старуха в это время тихо дремала на кровати в полутемной комнате и, очнувшись порой, шептала свои молитвы.

Утомившись читать и разомлев под солнцем, Бэла глядела в землю и пальцем делала в ней прохладные норки. Когда на лбу и под глазами у нее выступал пот, она шла под душ, устроенный тут же, в саду, в виде будочки с железным баком на крыше.

Мокрая и веселая, вошла она однажды к старухе в комнату, принесла ей желтое яблоко, а другое грызла сама.

— Господу помолимся, — вздрогнув и приоткрыв глаза, произнесла баба Дора. — Это ты, Белочка!

— Ешь яблоко, бабуля, — сказала Бэла и протянула яблоко.

— Что ты, дочка! Где уж мне! Хлебец еле тру — зубов нету, восьмой десяток доживаю, слава те Христу-спасителю! — забормотала и закрестилась старуха.

— Так я через терочку! — решила Бэла, тут же побежала на кухню и вернулась с теркой, чашкой и чайной ложкой. Усевшись на утлый коврик на полу, она принялась за работу.

— Ешь, бабушка, в яблоках витамины, — говорила она потом, стоя на коленях у кровати и поднося к сморщенному рту старухи ложку с яблочной кашицей.

— Что ты, Белочка! Ай я ребенок? Дай-ко я хоть сяду. — Кряхтя, охая, она присела на постели и приняла чашку от Бэлы.

— Почему ты все лежишь, бабуля? — спрашивала Бэла. — Пошла бы на улицу посидела.

— А куда ходить, помирать уж надо, — возражала старуха, черпая ложечкой протертое яблоко и причмокивая от удовольствия.

— Здесь просто нечем дышать! Какой воздух, бабушка! — сказала Бэла. Она сидела на полу, раскинув длинные ноги, отклонившись назад и опираясь на руки.

— Господи, спаси и помилуй! Немытая ведь лежу, — ответила старуха.

— Так я сейчас тебя искупаю! — вскинулась Бэла, поднялась и снова весело поскакала на кухню.

На газовой плите согрела она два ведра воды, поставила к солнечной стороне веранды цинковую большую ванну, налила туда горячей воды, разбавила холодной и после вошла к старухе, напевая что-то на ходу.

— Вставай, бабуля, готово!

— Ох, господь сжалился надо мной, — бормотала старуха, поднимаясь с постели. — Думала, помру, тогда уж и помоют еще разочек. Подай-ко костыль.