Вкус жизни

– …Тебя, Инна, послушать, так наша жизнь при Хрущеве совсем замерла. Не надо порочить светлую память о наших предках. Народ воевал, восстанавливал, производил, создавал, пусть даже наперекор некоторым обстоятельствам. Не умеешь или не хочешь видеть достижений? Не гипнотизируй меня взглядом, – продолжала возмущаться Лиля.

– Ты о деревне ничего не знала. Житье там было бедным, серым, – вдруг спичкой вспыхнула Мила.

«Опять двадцать пять», – вздохнула Лена. И, пытаясь перевести разговор в желаемое русло, спросила ее с улыбкой:

– Хочешь вопрос на засыпку?

Но не своротить теперь было Милу с намеченного пути таким примитивным способом. Упрямая, хотя и добродушная хохлушка (так она сама себя любила называть) гневно продолжала:

– Никита шарахался из стороны в сторону. Натерпелись мы от него. Своими безграмотными реформами он нанес ощутимый удар по сельскому хозяйству. Похоже, не понимал, во что ввязывался, вот и лажанулся. Даже мы, дети, частенько подшучивали над его нежизненными идеями, занимаясь во время школьной практики «квадратно-ездовым» способом посадки рассады помидоров или засевая «под лопату» гектары колхозной земли кукурузой. Помню, в пятьдесят втором году по радио говорили, что Сталин накормил Россию хлебом. Но я не забыла, как с пятьдесят четвертого по шестидесятый, живя в селе, мы с мамой ночами стояли в очередях за тем же хлебом.

– В шестьдесят третьем Хрущев отнял у студентов бесплатный хлеб в столовых. Многих этим подкосил... Я, бывало, набью карманы бесплатным хлебом и иду в общежитие сытая, счастливая. Меню у меня было простое: на завтрак чай с хлебом, потом полный столовский обед, на ужин опять чай с хлебом. А в промежутках – хлеб всухомятку. Зверский был аппетит, на степуху не прокормиться, – добавила минору Лиля. – А через год Хрущев всю страну посадил на голодный паек. Вспомни, тогда появились талоны на пшенку, а в магазинах – китовое мясо и кукурузный хлеб.

– Может, я сейчас скажу глупость, но мне тогда почему-то казалось, что тот трудный год устроило нам нарочно само Политбюро, чтобы спихнуть Хрущева, – сказала Жанна.

– Ну, ты и фантазерка! А что скажешь про брежневские годы? «Жить стало легче, жить стало веселей». И в это верила? – ехидно напомнила Инна.

– Но мы же все равно при Хрущеве оставались великой державой, и время полетов в космос было временем всеобщего воодушевления, – с неожиданной горячностью напомнила Аня.

– Но ни на шаг не продвинули свое сельское хозяйство. Целину распахали. Кукурузой обсеялись, а народ не накормили.

– Ха! Пренебрег твоими советами.

– Уличила! Хрущев с лицом и фигурой зажиточного крестьянина сам был из недр народных и хотел как лучше… А скольких людей из бараков и коммуналок вытащил в отдельные, пусть даже малогабаритные квартиры. – Это Аня опять неуверенно попыталась заступиться за Хрущева. – У тебя, Мила, уж извини, слишком трагическое видение прошлого деревни, и об него разбивается всё хорошее, что было в те годы в твоей жизни. Хрущев оставлял двоякое впечатление, и все же он был политическим самородком и уникальным, неповторимым харизматичным лидером. У него было политическое чутье, благодаря которому он стал незаурядным руководителем. Он задал новый тон, новый взгляд на дипломатию. Он ошибался, но шел вперед. При нем мы стали супердержавой и победили Америку. Нас боялись и уважали. Он катил страну на гору, а Брежнев с горы.

Мила возмутилась:

– Убедительно прошу, помолчи! Я тебе о деревне толкую, а ты мне мозги засоряешь городскими удобствами и политикой. Живя на всем готовом, ты не вкусила колхозной жизни, где были сплошь приписки и повсеместное воровство.

– Воровали, но все оставалось России, а теперь олигархи на Запад всё наше богатство гонят, – выбросила свой последний козырь Аня.

– Я права! – удовлетворенно подчеркнула она.

Замечание не пришлось Миле по душе – это было написано на ее лице, – оно мешало ей высказаться, но она упрямо продолжила:

– И Сталин, и Хрущев блокировали инициативу народа. И что люди от них получили? Один страну в ГУЛАГ загнал, другой – в дурь.

Я не склонна видеть в прошлом только плохое – это глупо, но к Никитке потеряла интерес, когда он впервые удивил меня дикой верой в то, что через двадцать лет мы будем жить при коммунизме. Весь мир грозился сделать коммунистическим. Рай на свой лад представлял. Авантюрист– он и в правительстве… то бишь и в Африке, авантюрист. Какого же уровня культуру, образование и совесть надо было иметь, чтобы утверждать подобную чушь! Наверное, идеология и логика несовместимы. «Его мечта попахивает библейским отголоском знаний, полученных в церковно-приходской школе», – удивлялась я и жила вне рамок колхозной системы с мечтой об университете. «Выкамаривается Хрущев, – говорила моя бабушка в злой печали, – провидец хренов! На кой ляд ему это нужно?»

– Меня больше всего в школьные годы бесило всеобщее поддакивание этой утопической идее. Не верила я во всеобщую людскую глупость, в то, что все оказались в западне идеологии. Я не понимала поведения людей, не хотела мириться с таким положением в обществе, бунтовала.