Вкус жизни

Именно тогда он заметил разницу в поведении студентов. Первокурсники появление каждой девушки встречали бурным гомоном, расшаркиваниями, все свое обаяние направляли на то, чтобы понравиться, а пятикурсники (если женаты) спокойно лежали на своих койках, уткнув носы в конспекты, и разговоры с девушками вели с достоинством, без суеты, без заинтересованности...

Мытарства с Антошкой у Лены начались с первых дней выписки из роддома. Ни ванны, ни туалета в рабочем общежитии – куда ее после распределения вселили будто бы на время – все удобства во дворе. В кране только холодная вода, и та с перебоями. К девчонкам, с которыми жила в комнате, ребята постоянно шлындали с папиросами, в грязных ботинках. Никакой гигиены! Дверь беспрерывно грохочет, сквозняки. Как ни старайся – не углядишь за всеми: то окно не закроют, то дверь не притворят. Девчонки добрые, но грубоватые, иной раз помогут, а то вдруг зло напакостят. А когда праздник – дым коромыслом. И ничего не скажи. Свою личную жизнь из-за ее ребенка никто ломать не станет.

Чуть оправилась от родов, ясли у высокого руководства по недомыслию запросила. Долго не отваживалась заговорить, переминаясь с сыном на руках у огромного обитого зеленым сукном стола. Там встретили ее немым безучастием, раздраженно отмахнулись и отправили к начальнику цеха, считая, что он исполнит свой долг.

– Сколько у вас, Степан Иванович, детей? – спросила у начальника цеха.

– Двое, – ответил.

– Вот и у меня перед страной обязанность хоть одного вырастить, – с улыбкой сказала, мягко.

А он сердито ворчал:

– Теперь начнутся больничные. На два года из плана тебя вычеркнуть придется. Кто за тебя работать будет?

– Не сорву планов, по ночам дома программы буду писать и отчеты составлять, только ясли дайте. Матери-одиночке в первую очередь положено, – тихо, со стоном в душе, напомнила, стыдливо содрогнувшись при произнесении позорного словосочетания.

«А что поделаешь, придется обернуть себе на пользу факт Антошкиного безотцовства. Для меня иметь ребенка – счастье, а что посторонние скажут – мне безразлично», – успокаивала она себя, сдерживая слезы, терпеливо выслушивая нотации о том, что «вот не думают, рожают, а другим расхлебывай».

– Теперь вот на льготную очередь тебя надо ставить, – сердито бубнил начальник.

– Но все равно надо давать квартиры. Строит ведь завод. Чем я и мой сын хуже?

Наивная еще была, не знала, что люди десятилетиями ждут жилья.

– Понаехали тут, давай им садик, квартиру, – не унимался Степан Иванович.

– Я же по распределению, – напомнила Лена.

«Все вытерплю ради сына, посижу с позорно поникшей головой, пусть унижает, ругает, только бы дал место в яслях», – думала молодая мама.

Степан Иванович предложил подождать в коридоре, пока он переговорит с членами месткома. Вышла, увидела девушек, которым было в чем-то отказано. Одна дрожала от гнева:

– Как он смеет так грубо разговаривать! Он же видел мои документы. МГУ, аспирантура. Мне надо на заводе перекантоваться пару лет. Мужа-военного сюда распределили. Не по своей воле я сюда приехала!

Другая улыбнулась:

– А я-то переживала! Если с вами так разговаривали, чего уж мне ожидать с ВГУ и опытом работы в НИИ. Тут завод, и наши «высокие научные материи» им не нужны.

– Ну хотя бы вежливость проявили, интеллигентность. Ведь видят, кто перед ними! (Дочь генерала. Это она имела в виду или собственные заслуги?)

– При чем тут наши личности и образование, он обязан план во главу угла ставить. Ему работники нужны, а не наши больничные листы. Его понять и оправдать можно, – защитила начальника Лена.

– Ни понять, ни оправдать! – возмущенно крикнула первая девушка.

Лена промолчала. Ей мечталось, что когда-нибудь женщины будут рожать по пять детей, и время их воспитания станут зачислять в стаж. И детсадов хватит на всех, потому что государство сможет всем родителям помогать растить достойную смену, а не только остро нуждающимся. А пока надо клянчить, унижаться, терпеть и верить в лучшее.

…Антошке два месяца. Пора выходить на работу, а послезавтра местком обещает решить ее вопрос. Пришла на день раньше, но слова вымолвить не смогла – слезы градом. Ушла, постыдилась своей слабости. На следующий день, перед тем как зайти к председателю профкома, положила в рот таблетку валидола. Она еще пощипывала под языком, когда Лену вызвали «на ковер».

– Отец-то где? – прямо в глаза спросил председатель месткома, седой, усталый человек.

– Он изменил мне, и я забрала заявление из загса, – коротко ответила она, почему-то не постеснявшись правды. Наверное, как старшему, как отцу сказала.

Председатель опустил глаза.

– Родители? – уточнила молодая женщина, член месткома.

– У меня отчим. Меня дедушка воспитывал, потом бабушка. (Про детдом ни гу-гу).

– Понятно, – спокойно сказала другая, та, что постарше.

– В комнате с девушками ладишь? – поинтересовался еще один член месткома.

– Деваться некуда, приходится, – ответила, грустно усмехнувшись.