Вкус жизни и свободы. Сборник рассказов

– Ты прав, – кивнул Альбрехт. – Но когда вас спрашивают: «На что вы живете?», вы почему-то краснеете и молчите. Та самая работа «на нас» – это шоу. Самиздатовские журналы «Евреи в СССР», «Тарбут» в этой толпе никто не видел. Американцы в библиотеках читают. Самиздат возник у демократов и был предназначен для внутренних нужд. Они ведь не собираются уезжать. Как можно возрождать национальную культуру с чемоданами в руках?

– Демократы слиняют, но попозже.

– Я вам верю, – засмеялся Альбрехт. – Но тем не менее, все что можно делать с чемоданами в руках, так это уносить ноги. Тут все зависит от темперамента. Русским это хорошо понятно. А вот как преподавать иврит на вечной мерзлоте? Фокусы хороши в цирке.

– Володя, ты еврей?

– Я немец. Это моя слабость перед вами. Но я тоже отказник.

Между тем у железных ворот синагоги американцы раздавали талиты, тфилин, сидуры.

Маленький хасид Розенштейн столкнулся с Аней Эссас.

– А-Аня-а.

– Ну не вздыхай так. Я замужняя женщина. Ты моего Илью не видел?

– А ты откуда такая загорелая?

– Из Сухуми. Там лето.

– По Илье не сказать.

– Он не загорал. Он стал датишник.

На Горку поднялись Слепак – весь в дыму – курчавая голова и кольца дыма из неизменной трубки, лысый Щаранский и долговязый Престин.

Американцы тотчас окружили их фотографироваться.

«–Мы в понедельник пойдем в Приемную Президиума Верховного Совета и передадим вот это письмо», – сказал Щаранский американцам.

«…евреи СССР, устремившиеся на Родину, мы обращаемся сегодня к руководству страны, полные недоумения и горечи…»

– Я предлагаю всем подписать Заявление, чтобы американцы его взяли с собой.

– Но сегодня суббота, – развел руки Илья Эсасс. – Разве нет другого дня?

– Другого дня нет, Илья. «Не хуже меня знаешь», – сказал Слепак. – Пусть ортодоксы не подписывают. Ждите своего мессию.

– А кто в понедельник примет нас в Президиуме?

– Если нас не примут, мы устроим скандал, – заявила маленькая чернявая Ида Нудель. – И пригласим зарубежных корреспондентов.

– Престин, что скажешь?

– Можно прямо в Лефортово устроить скандал, а можно погулять по Москве перед посадкой, но ведь сыро и холодно.

– Здравствуй, жопа, Новый год! – Слепак выбил табак из трубки. – Греться будешь в Хайфе, и будет море впечатлений. А в понедельник идем скандалить, кровь из носа. С плакатом «Шеллах эт ами»! Гриша Розенштейн напишет плакат. Напишешь, Гриша?

– Уже было, Володя.

– Да, после Моисея никто лучше не придумал.

– Теплые вещи брать с собой?

– А ты что-о, голый пойдешь?

« Мы идем на посадку», – сказал Щаранский. – Так что приготовьтесь.

– Не могу привыкнуть к арестам, – вздохнул Престин.

– Это как к новой любовнице, – засмеялся Бегун. – Никогда не знаешь, чем это для тебя закончится.

– Так что, господа, шаббат шалом.

В кабинете ребе Лазарь легкомысленно жевал бутерброд.

– А как будет по-еврейски имя Андропова?

– Иуда Бен Зеев.

– Кошмар. Никому это больше не говори. Понял? А Ленина?

– Зеев Бен Элиягу.

– Брежнев?

– Арье Бен Элиягу.

– Элиягу-Элиягу. Ужас. Я тебя, Фишман, должен арестовать. Или расстрелять.

– А ты и по-русски Лазарь и по-еврейски Лазарь. И вызов у тебя уже есть, капитан.

– Лейтенант, но обещают повышение. Давай выпьем.

Понедельник. Ноябрь семьдесят шестого года. У лужи подьезда президиума Верховного Совета СССР остановилась белая «Волга» Семена Липавского.

Выпустил из машины двух коротышек: старого академика Лернера и его молодого товарища Щаранского.

Липавскому демарш в Верховный Совет казался бессмысленным.

– Я предатель, – повторял он самому себе. – Я предатель.

Он сотрудничал с КГБ четыре года ради спасения своего отца, которого пять лет назад суд Ташкента… богатого и солнечного Ташкента, где им бы жить и жить, приговорили к расстрелу. Отец Семена возглавлял строительный трест, пока его не обвинили в хищениях. Приговор отца к расстрелу – это все равно, что приговорили и Семена.

Талантливый молодой хирург был согласен на все, чтобы спасти отца… и он согласился сотрудничать с КГБ. Это было его жертвоприношение, так он думал.

А год назад отец умер в Магаданском лагере. Подлая жизнь, подлая-подлая.

Евреи-москвичи радовались Семену, его щедрости и смелости, а он был холоден как зеркало.

В приемной Президиума новоприбывших встретила толпа отказников с авоськами теплых вещей.

– А где Розенштейн с плакатом?

– Его привезет американский корреспондент Патрик.

– Будем ждать.

Тем временем у лужи столкнулись физики Азбель и Брайловский.

Они дружили со студенческой скамьи.

– Прошвырнемся? – Азбель взял под руку друга. – Очень ранний снегопад в этом году.

– Обещали ливневый снег. Я даже зонтик взял. Подарок капиталистов.

И он достал из портфеля складной зонт. Щелк – и зонт весело распахнулся над ними.

– Витя, что же мы мокли до сих пор!

– Но все мокли, Марк.

– Ты демократ, Витя. Когда евреи соглашаются жить по законам других народов, они непроизвольно относятся к этим законам по-своему.

– Кого ты конкретно имеешь в виду, датишников с их чадами?

В это мгновение сверкнула молния, над Манежем раздался оглушительный гром. Снег и град обрушились на зонт и тротуар.