Вкус жизни и свободы. Сборник рассказов

– Я за тобой заеду в половине восьмого вечера. Поедем на вечернюю молитву, а потом к нам. Мы живем рядом с синагогой.

– У кого ты учил иврит?

– В ешиве. И по молитвеннику «Кол Исроэль».

– А где учил английский?

– Би-Би-Си.

Они рассмеялись.

– Ты ведь математик.

– Я преподавал в школе.

– Ты мог бы преподавать в религиозной школе в Израиле.

– Почему бы нет.

Рассмеялись.

– Что нужно сделать?

– Сделать хупу с хорошенькой еврейкой.

Еврейка только по отцу, Марина чувствовала отчужденность ортодоксов.

– Я полукровка. У меня русская мать.

– Я кстати, женскую группу набираю для подготовки, чтоб пройти гиюр. Для тебя – бесплатно.

Вся женская группа была влюблена в Якова, но он выделял Марину.

К гиюру ее готовил Яков.

– А вам уж замуж невтерпеж?

– А то ж!

Они хмельны от вина и страсти – так хотелось уложить друг друга в постель.

Лечь в постель ночью с другим легко, а утром проснуться с ним ужасно. Потом опять наступает ночь Якова и Марины. Кто ж знал, что она разбудит в этом хасиде любовника-маньяка, солдат ее любви, готовый на все.

Не будите, бабы, в мужике маньяка.

– Дик предлагает мне в Израиле работу, – позвонил ей Василий. – Кординатором программ реформизма в СССР.

– При Горбачеве? – съехидничала Марина.

– Работа в Иерусалиме, – он на усмешки отвечал по-детски прямолинейно. – С зарплатой 2000 баксов.

Голодуха. Предчувствие беды. Бежать.

Проект «Алия реформиста Василия Кутузова» должен был стать американским фандрейзингом.

Один за другим прилетали реформистские раввины, и Василий – переводчик на их выступлениях в общине, на встречах с известными отказниками, диссидентами, гид по Москве.

Лучший парень идет в реформисты (он говорил по-английски, другие даже промычать не могли) и его жена, и дочь англоязычные, и даже старая и толстая Майя Давыдовна смешно и трогательно говорила американскому толстяку и бородачу оператору «гуд монинг».

Для семьи Василия сняли квартиру в Тель-Авиве.

Василий вместе с Йоэлем мотались по городам Советского Союза в поисках лидеров для реформистских общин.

Зачем все это, если евреи уезжали из своих городов?

В понедельник, после Симхат Торы, раввины синагоги приняли гиюр у Марины и двух других молодых женщин. Но только в четверг бейт-дин утвердил «экзамены»; на радостях Яков купил в магазинчике при синагоге коробку израильских конфет и поехал в дачный поселок «Балтийский» к Марине. Он здесь уже был, и даже несколько раз ночевал у нее, но как же непривычно городскому парню здесь ориентироваться – сплошь высокие одинаковые зеленые заборы. Ориентир – три голубые ели. Вот и считай. Но он решил сегодня обрадовать ее.

– Яша, я вчера была у врача. Я беременна.

– О!

– Ты не рад?

Прошло минуты три, прежде чем Яков оправился от удивления.

Она была чуть выше его, держала себя с гордым осознанием своей красоты. Ее прекрасное широкое лицо улыбалось.

– И какие же новости ты мне принес из синагоги? – спросила она.

– Ну, по сравнению с твоими новостями какие мои новости, – улыбнулся он. – Гиюр твой утвердили, ты теперь еврейка и можем сделать хупу.

Вдруг Яков ощутил свинцовое молчание.

– Наверняка ты голоден, ты непременно должен пойти со мной, чтобы пообедать.

– Ты уверена?

– Не трусь, твоя будущая теща на работе, – засмеялась Марина.

Он поймал блеск в ее глазах.

– Теперь я еще больше буду беспокоиться о тебе. Сразу после хупы мы подадим документы в Израиль, чтобы ты родила уже там. Там медицина лучше.

– Никогда не беспокойся обо мне, – ответила Марина.

Он ел яблоко медленно, словно не хотел сказать лишнего. Он с детства никогда не знал, кто его друг, а кто враг.

Он выходил из калитки дачи, равнодушно глядя на темную пустынную дачную улицу. И только тогда он заметил, что карман его пиджака отвисает. Он засунул руку в карман и обнаружил там надкусанное им яблоко.

Марина родила близнецов в иерусалимской больнице «Хадаса эйн-карем». Она лежала между ними, и материнское тепло соединяло их, передавало жизненные силы. О, Господи, никогда она так счастлива не была.

В субботу, на шахарит, Яков пришел в больничную синагогу – провозгласить имена мальчиков с бимы у Торы. Ну что ж, традиция сабров – свята. В молельном зале полторы сотни прихожан – шумно как на базаре. Ох, до чего же они разные, хасиды разных дворов – одни во всем черном, другие в белом, в штраймелах, шляпах, в желтых шелковых халатах, черных лапсердаках; литваки в галстуках и жилетках, сефарды подражали ашкеназскому прикиду со шляпами, сдвинутыми на затылок: очкастые американские реформисты; бородатые поселенцы в майках и шлепанцах на босу ногу; в проходах больные в колясках. Это странное смешение молельни, больницы, роддома – храм с распахнутыми дверьми в прошлое и будущее, врата между смертью и жизнью. Здесь вызывали отцов новорожденных.

Поднялся на биму к Торе и Яков, и он громко назвал имена своих мальчиков:

– Давид бен Яков, Элиягу бен Яков!

Свершилось!