Вкушая Павлову

Моя самая заветная мечта того времени — поскорее забрать Марту. Но мешала нищета. Почти все время нашей долгой помолвки мы прожили врозь. Некоторое время я обитал в Париже, и Эли, чтобы помешать нам, увез семью в Гамбург. Когда я ненадолго приехал туда, Марта разрыдалась и призналась мне, что спала с Эли. Наверно, тогда она мне и сказала, что она — неродная дочь Бернайсов, но я был так ошарашен, что не обратил на это внимания.

Потрясающая, мелодраматическая сцена во время того моего приезда: мы втроем, у Марты юбка задрана до пояса, панталоны спущены; Эли лихорадочно расстегивает ширинку. «Извини, Зиги, — бурчит он (ах, как это тактично с его стороны), — но ты, конечно, уже знаешь о нас».

С внешним спокойствием, даже безразличием — только рука с сигарой дрожит — я наблюдаю, как они совокупляются на диване. Вот как отвечала Марта на мою безумную ревность. Выйдя из нее, он затих, тяжело дыша, на ее груди, между ее ног. Она потрепала его по волосам и сказала:

— Это было в последний раз. Так сказать, прощальный подарок… Но я тебя люблю. Я очень тебя люблю.

Ее отважные слова расстроили и возбудили меня.

Наконец он, пьяно шатаясь, отправился спать. Она осталась лежать с широко раздвинутыми ногами и закрытыми глазами.

— Возьми меня, Зиги, — прошептала она — Я снова хочу.

Вернувшись в Париж к Шарко, к его корчащимся на сеансах массового гипноза пациенткам, я думаю только о Марте, о том, как она тяжело дышит под Эли, под выпадами его члена, и как кончает. Она показала себя истинной сестренкой Анны О. Моя ревность утихла; я прекрасно понимал: она лгала ради меня, говоря, что тот раз с Эли был последним; под сенью их семейки они не пройдут мимо такого соблазна. Но их кровосмесительная связь была для меня в известном смысле безопасной. Я знал, что он не может забрать ее у меня. В глазах общества они были братом и сестрой; а в нашем кругу соблюдение внешних приличий значило все.

Понимая это, он женился на моей старшей сестре Анне, и они эмигрировали в Америку. Они присоединились к «изгоям, люду забитому, отверженным, бездомным».^{94}

Не могу сказать, что я так уж сильно расстроился, узнав наконец, кто были настоящие родители Марты. Большинство известных мне уважаемых еврейских пар втайне тоже испытывают склонность к кровосмешению. Помню, я сказал принцессе Мари Бонапарт, обсуждавшей со мной возможность затащить в постель своего двадцатичетырехлетнего сына: «Секс — вещь слишком серьезная, и вряд ли стоит рисковать, занимаясь им вне семейного лона».

Когда в 1879 году я приезжал в Манчестер к моему единокровному брату Филиппу и к моему (как выясняется) отцу Эмануилу, они хотели женить меня на моей единокровной сестрице Полине. Той самой девочке, чьи цветы я похитил на пологом зеленом лугу.

Я, может, и согласился бы на этот брак, если бы однажды мне не довелось заниматься любовью с черной проституткой — мы делали это, прячась от дождя на церковном крылечке. Она рассказала мне, что во время Зулусских войн^{95} вышла замуж за британского солдата. Он ее бросил. В сексуальном отношении она была просто волшебница. За двадцать минут я познал снега Килиманджаро, водопад Виктория, реку Замбези, мрачные джунгли, кишащие питонами и кобрами. Благодаря ее губам я узнал, что женщина — это темный континент.^{96}

глава 18

Отрывки из личного дневника

август 1914

Нас снедает тревога, хотя мы и уверены, что Германия и Австрия воюют за выживание европейской культуры и непременно одержат победу. Мартина отправляют на Русский фронт. Он острит, мол, наконец-то увижу Россию (до сих пор евреям это запрещалось).^{97} Волнуюсь и из-за Анны. Она в Англии с Джонсом. Сможет ли она вернуться? […]

Великая радость: Анна дома! И все еще — насколько мне известно — девственница! […]

сентябрь

(Гамбург) Как чудесно вновь повидать наше Воскресное Дитя^{98} — Софи вся цветет, хотя родила всего десять дней назад. Маленький Хейнеле просто… впрочем, все младенцы похожи один на другого! Главное, он цел и невредим. Впервые смотрю на Гамбург не как на иностранный город, а как на нашего союзника в справедливой борьбе против варварского Востока. Если бы только Англия не оказалась на стороне варваров! Но я не могу полностью разделять ни охи Томаса Манна («очищение, освобождение и огромная надежда»), ни славословия, расточаемые Рильке «великому Богу Войны». Авраам пишет из Берлина, что с Францией, Англией и Бельгией уже покончено, а русские полностью разбиты в Восточной Пруссии. Будем надеяться, что так и есть; обычно он довольно осторожен. […]

Эрнста призывают. Пока мы с ним прощаемся, приходит печальная новость: умер бедный старый Эмануил. Выпал из поезда между Манчестером и Стокпортом. Анна полна страстных воспоминаний о любовнице Джонса. Похоже, попытка вылечить ее, подсунув злостному бабнику, не сработала.