Вкушая Павлову

Боюсь, дела на фронте пойдут гораздо хуже, чем мы ожидали. Человечество потеряло разум. Анна тоже меня расстраивает — пишет письма фрау Зелленке; их познакомила в прошлом году в Земмеринге одна общая подруга. Опасная женщина; мало ей было интрижки с Филиппом Бауэром, так она еще и его дочку Иду просветила относительно таких вещей, какие в ее нежном возрасте знать не положено; и еще натворила Бог знает что — даже спала с ней! Мой интерес к ее отцу, который тоже когда-то был моим пациентом, не угас; он часто приходит поболтать со мной и Мартой. Его Ида, его «Дора», несчастлива в браке. Ее муж — инженер и бездарный композитор. Бауэр всячески пытается ему помочь, даже оркестры нанимает для исполнения его сочинений. Вынужден был сказать Бауэру, что брак и не мог быть удачным — учитывая, что психоанализ Дочери был преждевременно прерван…

Мой интерес к Бауэру помимо моей воли приобретает странную форму: я сообщаю ему, что он очень нравится нам с Мартой. Марте я говорю, что Бауэр явно считает ее привлекательной. Моя домоседка Марта поражена, но в то же время я вижу, что это ей льстит. Когда он сегодня заглянул к нам во второй половине дня, я под каким-то предлогом вышел из дома и оставил их вдвоем. Несмотря на сифилис, в нем все еще есть какое-то костлявое очарование. Его отношения с Кете (его женой), кажется, наладились. Два года назад она была серьезно больна — рак толстой кишки, говорили даже, что она умерла; да и ее мужу в прошлом году тоже от всего этого досталось. Довоенные годы задним числом кажутся нереальными, иллюзорными. Заботясь о ней, Бауэр словно бы пытался загладить свою вину, потому что именно его болезнью Кете и Ида объясняли те белые вагинальные выделения, которые досаждали им обеим. Он страшно раскаивается за это свое злополучное мужское приданое, которое принес в дом, как и многие мужчины до него…

Марта и я беседовали с Бауэром. У нас с ним много общего: моравско-богемское происхождение, текстильное дело (и еще один Филипп!), либерализм и культура. Более чем когда-либо убежден в правоте своих выводов: его дочь подавила в себе кровосмесительные желания. Он раскаивается в измене пятнадцатилетней давности, хотя, учитывая, что он импотент, вряд ли это можно назвать изменой. Он был слеп на один глаз, потом ослеп на другой, но при этом к первому зрение частично вернулось. В свете этой истории из его красивых глаз исходит таинственное, почти колдовское сияние. Я чувствую, это не ускользнуло и от Марты. А от меня-то уж точно. Он — первый мужчина со времен Флисса, который будит во мне бисексуальность. […]

февраль 1915

К моему бесконечному удивлению и почти ужасу, Марта после стольких лет воздержания заявляется в мою постель. Трудное, болезненное соитие. Психологически болезненное. Она кажется мне одновременно и девственницей, и древней старухой… Мне внезапно представляется, что Марта на протяжении всей нашей супружеской жизни была холодна и бесцветна, как арктические просторы…

Марта, любовь, радость, страсть, даже красота…

Я думаю, что она испытывает чувство облегчения: наконец-то на нее снизошла благодать неплодия, менструации стали нерегулярными. А я-то боялся, что она останется фертильной до библейского возраста…

— Да, я нахожу его привлекательным, очень привлекательным… — говорит Марта, и тут, к ее смущению, в комнату входит Анна. Меня забавляет, как здорово удалась моя маленькая хитрость; хотя больше в этом нет необходимости, так как Бауэр для меня уже почти лишен обаяния. Я Марту не расхолаживаю; если немного дружеской лести так ее воодушевляет, что она лезет из кожи вон и переживает старческий всплеск либидо (бог ты мой, я тому свидетель), то я благодарен этому другу…

Беспокойство по поводу растущих цен, уменьшающихся гонораров. Марта продолжает использовать каждую возможность, чтобы совершенно случайно «наткнуться» на Бауэра. Странно и весьма приятно видеть, как сей образец безупречности становится жертвой таких страстей. Я сторонник абсолютно свободной сексуальной жизни, хотя сам и не следовал своей теории…